Зарубин может, конечно, рассчитывать на помощь экипажа — штурмана, инженеров, астрофизика, врача. Но это потом. Сначала надо “что-то придумать”. Такова специальность командира корабля.
Я врач, но я летала и знаю, что чудес не бывает. Когда “Полюс” долетит до Звезды Барнарда, на ракете останется только восемнадцать процентов горючего. Восемнадцать вместо пятидесяти…
Чудес не бывает. Но, если бы капитан спросил меня, верю ли я, что он найдет выход, я бы ответила: “Да”. Ответила бы сразу, не задумываясь: “Да, да, да!” В чудеса я не верю, но твердо верю в людей.
Утром я попросила заведующего показать мне картины Зарубина.
— Надо подняться наверх, — сказал он. — Только… Скажите, вы прочитали все?
Он выслушал мой ответ, кивнул.
— Понимаю. Я так и думал. Да, капитан взял на себя большую ответственность… Вы бы ему поверили?
— Да.
— Я тоже.
Он долго молчал, покусывая губы. Затем встал, поправил очки.
— Что ж, пойдемте.
Заведующий прихрамывал. Мы медленно шли по коридорам архива.
— Вы еще прочтете об этом, — говорил заведующий. — Если не ошибаюсь, второй том, страница сотая и дальше. Зарубин хотел разгадать тайны итальянских мастеров эпохи Возрождения. С восемнадцатого века начинается упадок в живописи масляными красками — я имею в виду технику. Многое считалось безвозвратно утерянным. Художники не умели получать краски одновременно яркие и долговечные. Чем ярче тона, тем быстрее темнели картины. Особенно это относится к синим и голубым краскам. Ну, а Зарубин… Да вы увидите.
Картины Зарубина висели в узкой, залитой солнцем галерее. Первое, что мне бросилось в глаза, — каждая картина была написана только одним цветом — красным, синим, зеленым…
— Это этюды, — сказал заведующий. — Проба техники, не более. Вот “Этюд в синих тонах”.
В голубом небе бок о бок летели две хрупкие человеческие фигурки с пристегнутыми крыльями — мужчина и женщина. Все было написано синим, но мне никогда не приходилось видеть такого бесконечного многообразия оттенков. Небо казалось ночным, иссиня-черным у левого нижнего края картины и прозрачным, наполненным жарким полуденным воздухом — в противоположном углу. Люди, крылья переливались оттенками голубого, синего, фиолетового. Местами краски были упругие, яркие, сверкающие, местами — мягкие, приглушенные, прозрачные. Рядом с этим этюдом “Голубые танцовщицы” Дега производили бы впечатление картины тусклой, бедной красками.
Тут же висели другие картины. “Этюд в красных тонах”: два алых солнца над неведомой планетой, хаос теней и полутеней — от кроваво-красных до светло-розовых. “Этюд в коричневых тонах”: феерический, выдуманный лес…
— Зарубин фантазировал, — сказал заведующий. — Он просто испытывал свои краски. Но потом…
Заведующий умолк. Я ждала, глядя в голубые, непроницаемые стекла очков.
— Прочитайте дальше, — тихо произнес он. — Потом я покажу вам другие картины. Тогда вы поймете.
…Я читаю так быстро, как только могу, — стараюсь схватить главное…
“Полюс” летел к Звезде Барнарда. Скорость ракеты достигла предела, двигатели начали работать на тормозном режиме. Судя по коротким записям в бортовом журнале, все шло нормально. Не было аварий, не было болезней. И сам капитан был, как всегда, спокоен, уверен, весел. Он по-прежнему много занимался технологией красок, писал этюды…
О чем он думал, оставаясь в своей каюте? Бортовой журнал, личный дневник штурмана не отвечают на этот вопрос. Но вот интересный документ. Это — рапорт инженеров. Речь идет о неполадках в системе охлаждения. Суховатый, точный язык, технические термины. А между строк я читаю: “Друг, если ты передумал, это позволит повернуть. Отступить с честью…” И тут же надпись, сделанная рукой капитана: “Систему охлаждения будем ремонтировать после достижения Звезды Барнарда”. Это звучит так: “Нет, друзья, я не передумал”.
Зарубин не передумал. Он вел “Полюс” через невозможное — вперед.
Спустя девятнадцать месяцев после вылета ракета достигла Звезды Барнарда. У тусклой красной звезды оказалась одна планета, по размерам почти такая же, как и Земля, но покрытая льдами. “Полюс” пошел на посадку. Ионный поток, выбрасываемый из дюз ракеты, расплавил лед, и первая попытка оказалась неудачной. Капитан выбрал другое место — и снова лед начал плавиться… Шесть раз заходил “Полюс” на посадку, пока не удалось нащупать подо льдом гранитную скалу.
С этого момента в бортовом журнале начинаются записи, сделанные красными чернилами. По традиции, так отмечались открытия.
Планета была мертвой. Ее атмосфера состояла почти из чистого кислорода, но ни одного живого существа, ни одного растения не оказалось на этой замерзшей планете. Термометр показывал минус пятьдесят градусов. “Бездарная планета, — записано в дневнике штурмана, — но зато какая звезда! Каскад открытий…”
Да, это был каскад открытий. Даже сейчас, когда наука о строении и эволюции звезд шагнула вперед, даже сейчас открытия, сделанные экспедицией “Полюса”, во многом сохранили свое значение. Исследования газовой оболочки “красных карликов” типа Звезды Барнарда и по сей день остаются наиболее полными и точными.
Бортовой журнал… Научный отчет… Рукопись астрофизика с парадоксальной гипотезой эволюции звезд… И, наконец, то, что я ищу: приказ командира о возвращении. Это неожиданно, невероятно. И, еще не веря, я быстро переворачиваю страницы. Запись в дневнике штурмана. Теперь я верю, знаю — это было так.
Однажды капитан сказал:
— Все! Надо возвращаться.
Пять человек молча смотрели на Зарубина. Мерно щелкали часы…
Пять человек смотрели на капитана. Они ждали.
— Надо возвращаться, — продолжал капитан. — Вы знаете, осталось восемнадцать процентов горючего. Но выход есть. Прежде всего — мы должны облегчить ракету. Нужно снять всю электронную аппаратуру, за исключением корректирующих установок… — Он увидел, что штурман хочет что-то сказать, и остановил его жестом: — Так надо. Приборы, внутренние переборки опорожненных баков, часть оранжереи. И главное — громоздкие электронные установки. Но это не все. Основной расход топлива связан с небольшим ускорением в первые месяцы полета. Придется смириться с неудобствами: “Полюс” должен взлететь не с тройным ускорением, а с двенадцатикратным.
— При таком ускорении невозможно управление ракетой, — возразил инженер. — Пилот не сможет…
— Знаю, — жестко перебил капитан. — Знаю. Управление первые месяцы будет вестись отсюда, с планеты. Здесь останется один человек… Тише! Я сказал — тише! Запомните: другого выхода нет. Будет так. Теперь дальше. Вы, Нина Владимировна, и ты, Николай, не можете остаться: у вас будет ребенок. Да, я знаю. Вы, Леночка, врач, вы должны лететь. Сергей астрофизик. Он тоже полетит. У Георгия мало выдержки. Поэтому останусь я. Еще раз — тише! Будет так, как я сказал.
