– А что стало с Аввакумом?
– Ушел. Нашел другую команду, там как раз было одиннадцать, и ушел. Помню, как с нами прощался – вам, говорит, оставаться, пока единоверцев не сыщете. А мне пора. Это ведь он понял, как можно с другими командами встретиться. Никто такого и представить не мог, а он сумел. И ведь неуч, грамоты не знал, до ста едва умел считать. Здесь уже всему научился. Умище был! – и Петрович покачал головой. – Федор потом видел, как это выглядит, когда уходят. И записку принес, от Аввакума. Не саму записку, фотокопию. Точно он передал, была там пара подробностей, о них никто чужой не мог знать.
– Что он передал в записке?
– То и передал, что мы теперь знаем. Соберите двенадцать, одной веры, и как найдете, то зеркала вас пропустят в Царствие Божие.
– То есть те двенадцать умерли?
– Кто знает, – пожал плечами Петрович. – Федор говорит, что вряд ли. Да и Аввакум был горазд красиво сказать. Он ведь здесь уже уверовал, когда понял, что как заговоренный, что его ничто не берет. Пока других спасает – не берет.
– Одной веры, – повторил Николаев, и усмехнулся.
– Мы не верующие, – согласился Петрович. – Никто из нас. Но вера у нас одна, вот так вот.
Николаев отпил еще чая и задумался. Крепко задумался.
– Тебе, верно, интересно, как я тебя нашел? – Петрович добыл еще одну сигарету. – Аввакум мне подсказал. Кто, говорит, твоей веры, всегда тебя заметит и в глаза посмотрит. А если сомневаешься, что это он, то пойди прочь, в другое место, и там он тебя непременно снова встретит. Потому что чувствуете, что одна вера у вас, что свои. Так и выходило.
– А те, которые с нами не остались? Они той же веры были?
– Были, – согласился Петрович. – Но их вера не устояла. Когда конец света наступает, тут и видно, что ты за человек. Кто-то укрепляется в вере, кто-то отказывается от нее. Вот и все. Когда начинается, у тебя полминуты, не больше, чтобы выжить в первый раз. И несколько попыток дается – других спасти. Хотя бы одного. Если спас – значит, прошел отбор. Так мы поняли.
– А я кого спас? – подумал вслух Николаев. – Кошку разве что.
– Кошка тоже живое существо, – пожал плечами Петрович. – Вначале она тебя спасла, потом ты ее. Потом, вспомни: нескольких зомби застрелил. Кто знает, может, они сожрали бы кого-то, кто жив остался.
Николаев снова задумался.
– Ну, нам пора, – Петрович затушил сигарету. – Сережа, старайся не думать об этом много. У нас всех остались там родные и близкие. Это не забыть. Но и горевать по ним постоянно не стоит, никому этим не поможешь. Жить надо. Раз уж выжил.
– Да, я помню. Человек найдет себе цель и применение.
– Именно, – улыбнулся Петрович и крепко пожал ему руку.
* * *
– Дядя Сережа, вот, – Дарья, выбежав встречать его, протянула что-то, похожее на мобильник. – Это вам! Ой, прости, это тебе!
– Что это? – удивился Николаев, обняв ее и Марию.
– Навигатор, – охотно пояснила Дарья. – Прибор такой. Ты же просил, чтобы можно было маршрут составлять? Он умеет! И карту показывает!
– Молодчина, – искренне повеселел Николаев, и заметил, как обрадовалась Дарья. – То, что нужно. Тогда учи, как с ним обращаются.
– Это лучше на улице показывать!
– Так пойдемте погуляем! – предложила Мария. – Поужинаем и погуляем.
* * *
Они дошли до набережной и там присели на лавочку. Дарья увлеченно рассказывала всю дорогу, как пользоваться навигатором, и Николаев, поначалу неуверенно, а минут через пять уже играючи умел включать разные режимы прибора: запоминать дороги, показывать карту и так далее.
– Вот спасибо! – он обнял сияющую Дарью . – А это тебе, – и протянул ей то, что хранил в портфеле – весь день боялся, что сломается.
– Воздушный змей! – восхитилась Дарья. – Настоящий! Сам сделал?
– Сам, – согласился Николаев. Подумаешь, змей. Это сейчас дети не знают и половины тех игр, в какие играли их родители, и делать такие вот простые игрушки не все могут. А в его время во дворе дома – точнее, на ближайшем пустыре – постоянно были соревнования, чей змей выше поднимется. – Показать, как с ним обращаются?
– Я сама! – и Дарья побежала подальше, и через каких-то пару минут уже тянула змея за леску, а тот уверенно, пусть и медленно, набирал высоту.
– Она все еще любит игрушки, – улыбнулась Мария. – Да что там, я сама люблю. Не наигралась, наверное. Она тебе уже рассказала, как мы с ней встретились? На меня тогда напали зубастики, мы их так прозвали – такие мерзкие шарики, с голову размером. Все жрали подряд, что вообще можно разгрызть. У меня уже руки отваливались дисками махать, понимала – все, сейчас сожрут, и тут она пришла на помощь. Я успела заметить, что вся эта зубастая пакость как будто сгорает и лопается. Чуть по Даше молнией не заехала. А она подошла, молча взяла меня за руку и повела. Идет и поворачивает своего Винни-Пуха – эти отовсюду лезли, такая волна была, вспомнить страшно. А она идет, игрушкой своей машет в разные стороны, и все это просто лопается и сгорает. Так и шли, молча. Она улыбается, и за руку меня держит. А я иду, как собачка на поводке, и не пойму, то ли орать от радости, то ли пищать от страха. Пока шли, она, похоже, почти всех спалила, кто нас заметил, потом только отдельные попадались, уже не так страшно, я в себя пришла и сама малость постреляла. Подвела меня к двери, значит, к такой здоровенной и железной, постучала – там нас уже дядя Гоша ждал, и остальные. И только там говорит мне: я, мол, Даша, а тебя как зовут?
Я так и села, – продолжала Мария, глядя, как счастливая Дарья медленно поднимается по склону, по дорожке, а змей парит высоко над ее головой. – Сижу, и реву, потом стыдно было – не передать. Она меня обняла, к себе прижала, как будто это я маленькая, и повторяет, не плачь, мол, мы теперь вместе, мы тебя в обиду не дадим. Потом долго за мной ухаживала – по вечерам сидела рядом, я одна заснуть не могла, утром тоже помогала. Мне как тот милый сон утром приснится, так потом в квартиру было не зайти, мне до сих пор тот запах мерещится. Даже в ванне спать пыталась, чтобы не пакостить нигде.
– Больше не снится?
– Нет, как отрезало. А тебе?
– Еще снится, – Николаев почесал затылок. Честно пытался представить обоих водителей, начиная с таксиста, и не мог простить. Говорил, но сам себе не верил.
Мария сжала его ладонь.
– Значит, не время еще. Ничего, пройдет. У всех проходило, я специально спрашивала. Это я одна была дура...
– Маша!
– Все, прости, не дура. Я одна была такая упертая, похоже. Ну меня и дрессировали, каждое утро, так получается. Дурь выбивали.
– И кто дрессировал?
– Не знаю, – Мария помрачнела. – Я ни в бога, ни в черта не верю. После конца света вообще ни во что не веришь, только в себя и остальных. Потому что все остальное против тебя. Даже хуже, всему остальному на тебя наплевать. Вот и вся моя вера, выходит. А ты?
