Я услышал голос Гекаты:
— Мы отправляемся на встречу с Аполлионом, — тихо говорила она в моем мозгу. — Кто-то из нас — или он, или я — должен погибнуть, и сыну Язона нужно знать, почему, чтобы на сей раз он не пожелал сбросить свои доспехи и удрать. Если сейчас ты обманешь меня, то хотя бы знай цену своему обману. Я открою тебе тайну Аполлиона. Потоки времени наших двух миров пересеклись более семи тысяч лет назад. Какое-то время они составляли целое, и за это время родилась наша раса, которую люди назвали богами. Однако то были не боги, а мутанты, возникшие из человеческого древа, с врожденными необычными возможностями, способные создать такую науку и технику, которую человек не мог даже понять. Не все из нас были такими, но довольно многие. Легенды назвали их Зевсом и Афродитой, Герой, Аресом, Аидом, Гефестом… и Гекатой. Когда потоки времени разделились, наша раса перенеслась в центральный мир, ще стоял Гелиополис. Наши сила и власть росли, и в конце концов мы создали этот дальний мир — наше собственное жилище в искусственном пространстве-времени, где нас не связывают законы какой-либо планеты.
Здесь мы достроили свой мир и здесь поднялись на вершину могущества, какого не знала ни одна раса ни до, ни после нас. Я была одной из них, хотя не самой великой, да и не совсем из их рода. И во времена мифов боги Греции не обращали особого внимания на людей. Даже тоща они переносились в свою страну, удаленную от мира Земли. Но Геката теснее сотрудничала с детьми человеческими. Темные обряды и магические штучки были моим ремеслом, и мне нужны были помощники — мужчины и женщины. Поэтому, когда моя раса перебиралась дальше, я мешкала, и когда пришел час последней битвы, меня не оказалось среди убитых.
Видишь ли, Язон, мы-то знали, что никакие мы не боги. Знали, что однажды смерть заглянет и к нам, и возжелали создать расу, которая по нашим рукам смогла бы подняться на вершины, о достижении которых сами мы не смели даже мечтать. И вот начались эксперименты. Было множество проб, и среди них удачные. Мы создали кентавров, сатиров, фавнов, а также детей деревьев и потоков. Это были бессмертные существа, и все-таки не совсем удачные, учитывая их звериные пороки.
Голос ее дрожал, ибо тот же беззвучный ветер нес нас теперь к высокой горе, смутно видимой в золотом воздухе, и на вершине ее ждало сияющее зарево — Аполлион.
Мне казалось, что я знаю эту гору. Я стоял уже на ней однажды… точнее, стоял Язон.
Это была та голая вершина на Эе, где завеса между двумя мирами была совсем тонкой, где когда-то Аполлион и Геката сошлись в битве — и откуда бежал Язон.
Убегая, я слышал страшный смех Аполлиона, звучавший с неба за моей спиной. Я слышал его и сейчас. Взглянув в ядро золотого сияния, я увидел Лицо Аполлиона.
Оно было божественно прекрасно и несказанно отвратительно. Тело мое вновь онемело от омерзения, подобного тому, что испытывает большинство людей при виде некоторых земных созданий — змей или пауков — чей вид таинственным образом насилует некое чувство, таящееся глубоко во всех нас.
Аполлион и был таким насилием. Глаза видели его божественным, прекрасным, нечеловечески достойным, но в душе его скрывалось такое, что отвращало нас от него. Что-то в моем мозгу содрогалось при виде его, беззвучно кричало, что такого не должно быть, что он не должен существовать и ходить по тому же миру, что и я, делить со мной саму жизнь.
Голос Гекаты продолжил свой монолог в моем мозгу, но мне казалось, что я уже познал тайну Аполлиона интуитивно, собственными костями и нервами, прежде чем Геката успела облечь ее в слова.
— Мы продолжали попытки, — сказала она. — С полубогами мы потерпели поражение, поэтому оставили в покое живое тело и создали Аполлиона.
Я уже знал это. Человеческий глаз может точно определить, живое ли перед ним существо. Какое-то тщеславие, что ли, поднимающее тревогу против оживления омерзительно нечеловеческой вещи.
Аполлион был слишком прекрасен, чтобы быть человеком. Слишком отвратителен, чтобы носить живое человеческое тело. Я знал это еще до того, как Геката вложила эту мысль в мой мозг. Аполлион был машиной.
— Мы сами создали свою погибель, — печально повествовал голос Гекаты. — Наш прекрасный Аполлион не был неудачей, все обещало успех. Наши желания, как и сама раса, вырастают из человеческих корней, но существо, которое мы создали, не разделяло наших желаний. По нормам нашей и твоей расы его психика больна. Или, может, мы безумны… по разумению этой страшной машины.
Мы сделали его слишком сильным, и он уничтожил нас. В далеком прошлом произошла великая битва, продолжавшаяся не одно тысячелетие, но в конце концов… сам видишь. Весь мой род уже мертв… кроме Гекаты. А Аполлион ходит среди руин нашего мира.
Он должен погибнуть. Прежде чем он уничтожил последнего из богов Гефеста, нашего лучшего мастера — для уничтожения Аполлиона было создано Золотое Руно. Но никто из моей расы не осмелился надеть Руно. Я не боюсь смерти, но смерть, пока жив Аполлион, означала бы окончательный конец всего, о чем мечтал мой народ. Я не могу умереть, пока живо наше последнее создание. И вот теперь ты, потомок Язона, носишь Руно. Ты знаешь, что нужно делать.
Да, я и вправду знал.
Я посмотрел на Цирцею, на нечеловеческое очарование ее алебастрового лица — большие глаза, горящие зеленым огнем, встретились с моими, — а потом повернулся в сторону Аполлиона.
Недолго, всего долю секунды видел я его Лицо: прекрасное, как бывает прекрасна машина; холодное, одухотворенное эмоциями, для которых я не могу подобрать определения, ибо никогда прежде не задумывался об эмоциях искусственного разума… живой машины, которая видит, как приближается ее конец.
Я сделал шаг вперед, потом второй, и тут Лицо расплылось в ослепительном сиянии, словно я смотрел в центр солнца. Аполлион черпал у него энергию, пытаясь заслониться от меня, и страшный жар захлестнул меня адским пламенем.
Я рассмеялся. Мне было известно, что это обоюдоострое оружие… если я смогу выдержать это тепло хоть немного дольше Аполлиона. Я знал, как использовать Золотое Руно по мысли Гефеста, и в столкновении с ним Апоялиона ждала гибель.
Гефест углубился в тайны электрона и ядерного синтеза. Аполлион, как механизм, мог быть уничтожен другой машиной, а Золотое Руно и было именно такой машиной. Апоялион жил не так, как живет организм — поддержанием своих жизненных процессов он был обязан солнечной энергии, использовал само солнце: ведь ничтожно малой доли мощи светила хватало на уничтожение целых городов, когда Аполлион решал направить часть ее на людей.
