Его ждали. Все семейство в ряд расположилось на большом плюшевом диване — по краям взрослые, дети между ними. Лева Шаталов слева, совершенно безоружный, справа — очень красивая блондинка с изуродованными артритом руками и ногами. Только сейчас Кирилл вспомнил, что так и не узнал, как зовут жену и детей. В руках у женщины была очень удобная кнопочная модель пятидесятизарядного «Громобоя» с автоматической наводкой и «умными» пулями. Неестественно широкий хобот «Громобоя» смотрел Кириллу прямо в живот и ему ничего не оставалось, как только поздороваться. Оказалось, что в комнате играла странная тягучая музыка, наводящая озноб, а все стены завешаны темно-красными занавесями. Жить здесь было невозможно. Подчиняясь слабому движению Проделывателю Дырок В Сорокасантиметнровой Броне, Кирилл уселся в кресло и вытянул ноги.
— Она — Флора, — объяснил Лева, — а дети спят.
Дети спали очень необычно — чинно сидя между родителями, сложив ладошки на коленях и во все глаза глядя на Кирилла. Он им дружески подмигнул.
Флора отложила свое ружье, встала с дивана и, наклонясь к самому уху Кирилла, прошептала: «Он все знает». От ее волос замечательно пахло ромашкой, а губы, оставившие поцелуй на его щеке, были теплыми и сухими. Снова воцарились тишина и неподвижность.
У Кирилла начался сильнейший приступ «дежа вю» — все это он где-то когда-то видел, но как это обычно и бывает в таких случаях не мог вспомнить — где и когда. Репортаж не получался, так как Кирилл не мог классифицировать сложившуюся ситуацию — в Окно он проходил к террористу, в окно влезал к сумасшедшему, но ни терроризмом, ни сумасшествием здесь и не пахло — как Желтый Тигр он чуял это ясно. Если не знаешь что делать, не делай ничего. Он и не делал.
Музыка стала немного стихать и Флора сказала:
— Послушайте его. Он вам хотел сказать.
Кирилл вопросительно посмотрел на Шаталова.
— Тигр, тигр, огневой, сквозь огонь иди за мной. Не пейте газированной воды — там слишком много книг.
— Что вы видели? — почему-то спросил Кирилл.
— Вы видели Бога? — вопросом на вопрос ответил Шаталов.
Кирилл отрицательно покачал головой.
— В этом нельзя быть уверенным, — наставительно сказал Лева, — не видеть что-то, это значит иметь представление об этом «что-то». Вы имеете представление?
— Не знаю, — честно признался Кирилл.
— Он не понял, — горько сказала Флора.
— Что же тут непонятного, — равнодушно удивился Крот. Он протянул руку куда-то за диван, вытащил оттуда литровую бутылку «Пузырьков» и откупорил ее. Кирилл взял полную чашку и попробовал лимонад. Вкус был отвратительный. Он поставил чашку на пол и снова выпрямился в своем кресле.
— Костры служат причиной лесных пожаров, — удовлетворенно сказал Шаталов, — а девушки — причиной аварий, особенно если голова дырявая. Но он не будет думать, он будет жалеть о записях. Он даже скажет, но не поверит. Нет, все бесполезно.
Флора заплакала. Кирилл же испытывал странное чувство — абсолютной адекватности ситуации, хотя она не вписывалась ни в какие разумные рамки. Он не испытывал ни удивления, ни чувства неудобства, которое приходит к тебе, когда беседуешь с не совсем нормальными людьми. Ему казалось, что это был вполне связный и разумный разговор, но его смысл ускользал от него, как если бы он взялся судить о книге прочитав только последний абзац, последнюю фразу, даже если автор только ради нее и написал роман.
Кирилл задумчиво смотрел на Шаталова, когда грудь Крота стала расцветать кровавыми фонтанчиками, раздирающими плоть и плотный хлопок рубашки. Дыры извергли осколки костей, обрывки мышц, кожи, полотна и пули, которые на излете забарабанили в грудь уже Кирилла. Удары были очень болезненными — словно по грудной клетке решились пройтись отбойным молотком или выковать там же лошадиную подкову. От этих ударов Кирилл бился как в эпилептических конвульсиях и уже теряя сознание видел опустевшее окровавленное место Крота, обезображенное здоровенными пробоинами, ворвавшихся в комнату спецназовцев с автоматами наперевес и возглавляемых Диком и Петером, которого он узнал только по одежде.
Отмахнувшись от назойливого Андрея, колотившего его по морде, Кирилл открыл глаза и опасливо посмотрел на свою грудь. Она была вся изрешечена пулями и сквозь прорехи в кожаной куртке виднелись осколки кинокамер, искрившие провода и изрядно покореженный бронежелет с кое-где застрявшими пулями.
— Суки, такой репортаж испортили, — пожаловался Кирилл Андрею и встал с его помощью из кресла.
В комнате было пусто, окна широко распахнуты, но в воздухе еще держался запах пороха. В обнимку они вышли на улицу и уселись на теплый песок.
— У тебя что-то получилось? — спросил безнадежно Кирилл.
— Последнее что я снял — это твою задницу, когда ты залезал в окно и вышла она замечательно.
— Ну что ты будешь делать, — в сердцах плюнул Кирилл, — пасть им порвать мало, моргала выколоть, хребет вырвать, чтоб трусы в штаны упали, и грязно выругался.
— О чем вы хоть разговаривали? — спросил Андрей.
— Будущее он мне по руке предсказывал, — все еще не остыв, огрызнулся Кирилл.
Прийдя к себе в кабинет, первое что он сделал — это взял молоток и с остервенением вбил гвоздь памяти по самую шляпку в деревянную панель, обезобразив ее при этом многочисленными трещинами и вмятинами от промахов.
Глава пятая. ФИЛОСОФ. Паланга, ноябрь 69-го
В четыре часа утра я позвонил Эпштейну. Вот ирония судьбы — много лет его братец Авраам был моим продюсером, литературным агентом и — просто агентом, всяческими хитростями и неправдами проталкивая меня в те места в которые я хотел, в те места, куда я не хотел, и, даже, в те места, куда обычно раздраженно посылают, при этом стараясь не выходить из дома или, тем более, не выезжать из своего любимого и изрядно подмокшего за последние четыреста лет Санкт-Петербурга. А потом, теми же темными путями, продавал, всучивал, навязывал (и пару раз пытался подарить за символическую цену, что было совсем на него не похоже) наши репортажи и фильмы студиям с минимальными цензурными потерями по фантастически максимальным ценам. Его хитрость и домоседство стали притчей во языцех, на что он справедливо отвечал — если дома есть телефон, или просто слуховое окно, то выходить из него совсем не обязательно. Самые сложные дела решаются в течение пары секунд, необходимых человеку мысленно или вслух сказать «Да». Конечно, это требует длительных подготовительных работ, но для этого, опять же, никуда ходить не надо — нужно только так сформулировать свой вопрос, что бы человек не мог ничего сказать, кроме этого «Да». А вот для этого-то короткого разговора и пригодится телефон. А потом его убил метеорит. Что может быть смешнее, удивительнее и грустнее?
