Пообедав под этот успокоительный говорок, вся компания была вынуждена принять участие еще в одном ритуале: рассматривании пухлого, красной кожи с вытертым золотом семейного альбома. Первые фотографии изображали хозяйкиных родителей и ее — с бантиками, в школьной форме, еще до Великой войны… Через несколько страниц доктор биологии шумно вздохнул: на желто-коричневом, будто залитом йодом снимке красовался его дед, орел орлом, чернобровый, грудь навыкате, в лейтенантской форме с боевыми медалями. Памятный в семье дед Василий, в честь которого назван вот этот сладко дремлющий правнук… Далее на страницах альбома пестрела сельская дедова родня; главное место принадлежало его матери, Горпине Федоровне.
Каждый раз, когда доктор биологии видел фото бабы Горпины, его поражало одно обстоятельство. Потрясающее внешнее сходство давно умершей старухи с его, доктора, женой, матерью Алены и Василька. То же угловато-изящное, хрупкое тело; та же матовая бледность впалого большеносого лица… но прежде всего — глаза. Непрозрачно-темные, как полированная яшма, никогда не улыбающиеся; глаза человека, который знает тайну, но не вправе ее рассказывать… И это при полном отсутствии кровного родства — просто чертовщина какая-то! Особенно похожа была Ира на покойную Горпину Федоровну лет тридцать назад, когда они только что поженились. Теперь, конечно, супруга выглядит вполне солидно, даже барственно… положение обязывает — как-никак главный редактор республиканского экологического ежегодника! С годами Ирина становилась все увереннее, эффектнее, и угловатость ее как-то слиняла. Если и было теперь в пятидесятилетней, европейского облика даме что-либо кошачье, так только от холеной пантеры. А бедная баба Горпина (будущий доктор биологии родился уже после ее смерти) никогда в жизни себя не берегла, за внешностью не следила, на мировые конгрессы ее не приглашали — вот и осталась до конца дней щуплой и несолидной, точно девчонка…
Альбом продолжался фотографиями деда Василия в гражданском, красиво седеющего с висков; нынешней хозяйки дома, которую возраст щадил меньше, чем ее красавца мужа; их детей, в том числе Марии — матери доктора биологии, все свои силы положившей, «чтобы сын пошел в науку»; затем самого доктора в обличье дошкольном, пионерском, студенческом и т. д.; жены его Ирины, в девичестве Гребенниковой; наконец, снимками представителей пятого после Горпины Федоровны поколения, несмышленышей Аленки и Василька… Алена надулась и запротестовала, когда другие гости увидели ее голенькой и орущей во весь беззубый рот. Рядом была вставлена красочная открытка, расписанная мнимо-объемными золотыми буквами: «С Новым годом, с новым тысячелетием!» Ее послали накануне 2001-го года в село к родоначальнице, и Аленка нацарапала на открытке младенческие иероглифы…
Внезапно она перестала шутить и кокетничать. Еще судачили гости над альбомом; еще ныл проснувшийся Василек, желая выпросить открытку, — а чуткий слух Алены уже настроился на совсем другие звуки. За балками потолка, к которым были привешены пучки душистых трав, послышалась быстрая, осторожная побежка. Кто-то поскребся у дымохода и заспешил обратно… Алена опустила настороженный взгляд. На нее пристально, доброжелательно смотрела прабабушка Галя. Уголки старческих губ сложились в некую намекающую полуулыбку: мол, мы с тобой кое-что знаем, а не скажем!
…Алена до сих пор не понимала старшую в семействе. Овдовела довольно молодой, сорока лет… вполне могла бы еще найти мужа… и уж наверняка — остаться в городе! Так нет же: вырастив детей и дождавшись внуков, отправляется жить в село, в хату покойной свекрови Горпины Федоровны… для того и хату заранее переписала на себя после смерти деда Василия! И обитает там в одиночестве чуть ли не до ста лет… Правда, приняла в столице курс гормонального омоложения — да это папа настоял, просто силой вытащил. Зачем она так поступила? Почему? Набожность ли это, внезапно проснувшаяся у довоенной комсомолки и твердой атеистки; или какой-нибудь никому не понятный «обет посмертной верности», или просто… душевная болезнь?
Не понимала этого до нынешнего приезда энергичная, честолюбивая Алена. И вдруг сейчас, после странных шорохов на чердаке, после тайного лукавого обмена взглядами… не то чтобы постигла до конца, но смутно почувствовала причину полувекового отшельничества вдовы. Что-то роднило прабабушку Галю с незаметными, истовыми тружениками, «на которых земля держится»: лесниками, пасечниками, огородниками, агрономами-полеводами; геологами, всю жизнь ищущими в дебрях заветную руду; селекционерами, бесконечно терпеливо лепящими искомый злак или плод… То, к чему стремилась одинокая старая женщина (поначалу, быть может, и бессознательно), чего она достигла своим «сидением» в дряхлом доме у края сказочного бора, — не опишешь в научной статье, но оттого результат не менее важен. Некогда утерянное людьми, а теперь вновь великими трудами обретаемое чувство единства с природой. Осмысление тончайших связей всего со всем: времен года с ростом деревьев, тока ручьев с развитием муравейников, суточного пробега солнца с поведением цветов или птиц… человека, его жилища, его духовной жизни — со всем живым! Пусть прабабушка Галя даже не сумеет рассказать связно, з а ч е м она покинула мир людей, — разве от этого ниже ценность ее тихого, кроткого дела?..
А впрочем, собственно, почему не сумеет?
Может быть, она очень даже хорошо знает, с какой целью здесь… почему жутковатой и вовсе не современной славой пользуется в сверхобновленном селе — сама же вот смеялась за обедом?.. Языческая жрица, ведунья… Зря, что ли, папа добивался, чтобы сюда пригнали набитый самой лучшей аппаратурой автобус из экоцентра?
Алену зазнобило: она ощущала на себе незлой, но пронзительный взгляд старухи и не могла поднять голову.
— Ну что же, бабуся, — сказал доктор биологии, решительно захлопывая альбом и отодвигая очередную допитую чашку. — Солнышко низко, вечер уже близко, — будем начинать! — Он встал, одернул просторную куртку. — Эх, жаль, Иры нет, так и не успела приехать… Ну, пусть ей там икнется, в Монреале! Ладно. Ребята!..
Чепуха, чепуха, ничего не выйдет! Электроника, нейтриника… Самообман, трескучий и дорогостоящий. Баба Галя со времен диковинного ее приключения восемьдесят лет назад на сеновале этого дома силится добротой и терпением постигнуть природу т е х, живущих за печкой… Но не сами ли мы порождаем и х? Не есть ли эта непостижимая суета большеглазых призраков — некоей вторичной, отраженной, абиологической жизнью вокруг человека? Фантомы, созданные воображением многих народов и многих поколений, под действием совокупной нашей воли обрели плоть. Может быть, такого же происхождения и не найденные до сих пор «снежные люди», и африканские динозавры, и пресловутые НЛО? А мы разыскиваем овеществленные сказки по норам, будто экзотическую породу крыс. Отменить, что ли, весь бал-маскарад?..
