Он не понимал, почему его не повесили. И непонятное началось с ним. Он задумался. Теперь на это хватало времени, несмотря на дымное от зноя солнце и плывущий под ногами жгучий песок. Он как бы разделился — глаза искали дорогу, ноги шли, а в голове творилось черт знает что. Как и все люди, он искал себе оправдание: долг. Так, но судят всех грабителей, а не только главаря шайки. То — шайка, а то — государство. А как же пиратское государство, что расположилось на острове Лазурного моря? Ведь имперские полководцы вешали на мачтах захваченных кораблей не только капитанов, но и рядовых топорников, если их нельзя было продать в рабство. Но это же пиратское государство!
— Стой! — сам себе скомандовал Гелл и протер глаза, словно увидел что-то необычайное. Но вокруг был только полосатый песок? изредка, проткнутый черными стрелами сухих кустов, да странный, похожий на птичий, след степного дракона.
«Чем же отличается сухопутный разбой от морского? Но мы выше этих скотов-варваров! И надеваем рабские ошейники на ремесленников из Архипелага! Выламываем статуи из их храмов и везем к себе — у нас так не умеют». Правда, в этом Гелл разбирался слабо. В столице Империи возводились пышные храмы, высекались статуи богов и императоров (впрочем, в их рассудочной религии, скорее — императоров и богов), но не было, это чувствовал даже тысяцкий, в имперских храмах, перегруженных орнаментами, той простоты и легкости, граничащей с полетом, как в строениях Архипелага. А в величественности императорских статуй, задрапированных тяжелыми тогами, не было радости тела и одухотворенности лиц.
На следующий день после возвращения наместника с остатками войск в город верховный жрец, совершив жертвоприношение, направился в резиденцию Липпина. Храм был недалеко от имперской конюшни, как мысленно называл резиденцию Иф, и он пошел пешком, сопровождаемый десятком храмовых стражей и двумя жрецами. Молва опередила имперского наместника, она явилась в город с первыми беглецами. Теперь верховный жрец, хотя и печалился о гибели своего отряда, с тайным злорадством думал о том щелчке, который получила Империя. И вместе с тем росла тревога — совсем не просто оказалось раздавить этих отступников!
Он очнулся от мыслей перед входом в резиденцию, поморщился при виде штандарта с изображением императора — по его вере такое считалось идолопоклонством. Но не стал делиться впечатлением со спутниками — два стража у входа могли знать местный язык.
Его пропустили — наместник был оповещен о прибытии Ифа. По лестнице, раскаленной солнцем, их вел молодой офицер, звенящий и сверкающий начищенной медью. Наверху спешивший за молодым офицером верховный жрец остановился, чтобы успокоить дыхание, поскреб потные подмышки и вошел в приемную. Его спутники остались на солнцепеке. Из окон было видно, как они неизвестно откуда вытащили игральные кости и принялись за дело.
— Мир тебе, — склонив голову, смиренно прикрыв глаза и сжав на груди ладони лодочкой, приветствовал Липпина верховный жрец.
— Здравствуй, а ты мертвечину, как ворон, чуешь!
— Я пришел не за оскорблениями, — с достоинство, выпрямился Иф.
— Я не хотел обижать, но у меня не блестящее настроение, жрец.
— И у меня, наместник. Этот Мессия стал действительно опасен. И не только Храму, но и Империи. Я не оговорился — так его называют даже некоторые имперские солдаты.
Наместник погладил сзади свою короткую шею, словно искал что-то, потом хлопнул ладонью по столу, резко повернулся и подошел вплотную к Ифу, впиваясь взглядом в его глаза, для чего пришлось ему задрать голову.
— Рано радуешься, жрец. Империя сильна — завтра с Лазурного берега через Священный город пройдут восемь тысяч солдат, а через несколько дней — еще две тысячи всадников из Триречья. Если понадобится, их будет десять раз по столько. Смотри, чтоб от топота их ног не рухнули стены твоего храма.
— Нет, наместник, с Исом мне не по пути.
— Так собери свой Совет Семидесяти, еще раз объяви его вероотступником, приговори заочно к смерти, а потом сунь нож какому-нибудь фанатику и скажи, что убийство это — богоугодное дело.
— Не так просто, наместник, — мы заявим о нашем бессилии. Неужели твои солдаты не смогут вырвать этот сорняк?
Ифу понравилась идея наместника, но сразу соглашаться он не хотел. Оба помолчали, собираясь с мыслями. Начал наместник:
— С подходом войск заткнем дырки из проклятой долины. И хлынем в нее через южный проход. О том, чтобы из Священного города никто не выходил, я уже позаботился. Но в другие города, где нет гарнизонов, нужно послать твоих людей, чтоб не было Ису пополнения. Учти, мы не подрубили колонны твоего храма, они же разрушат его!
— Я не изменю, наместник, не надо намеков.
— Наместник! — грохнул доспехами вошедший офицер. — Прибыл Гелл с остатками своих людей.
— Пусть войдет! — почти крикнул пораженный Липпин. — У тебя, Иф, чутье. Ты всегда приходишь, когда что-нибудь случается.
Верховный жрец удивленно развел руками, но для него де было в этом неожиданности — его соглядатаи уже видели в песках приближающийся отряд.
— Приветствую тебя, наместник, — устало поднял почерневшую руку Гелл.
— Вырвался… Сколько людей привел? Почему без до-спехов?
— Дошли — семьдесят. Из плена. Меня откопали под кучей тел. Остальные — перебиты.
— Как же вас отпустили?
— Сказали: идите! И не посмотрели вслед. Наверное, потому, что орлы не питаются падалью. Это — удел ворон.
— Не заговаривайся, Гелл! У тебя помутился разум от страха!
Липпин говорил все медленнее и спокойнее. И это было плохим признаком.
— Наместник, я был там, где других, — тут он остановился и тяжело посмотрел на Липпина, — не было. Другие бежали, когда огонь выжигал нам глаза, а мечи крошили наши панцири!
— Успокойся, Гелл, — наместник покосился на стоящего в тяжелом и мрачном убранстве Ифа, — здесь некого винить.
— Ты так думаешь? — как-то странно повел головою Гелл, словно что-то сдавливало шею, — будь по-твоему. Я могу идти?
— Нет, Гелл, садись и рассказывай. И ты сядь, жрец.
Наместник привычно сел у стены, облокотясь на левую руку. Гелл — по другую сторону стола, верховный жрец — сбоку, спиною к окну, отчего лицо его трудно было разглядеть.
— Налей себе вина. Я слушаю.
Гелл отпил из чаши глоток:
— Когда я очнулся — на мне не было ни меча, ни доспехов. Оставшиеся в живых собирали тела. И делали они это всю ночь, — тут на мгновение он прикрыл глаза и отставил чашу. — Под утро закопали… Да, меня стерегли. Потом допросили. Сам Учитель и его помощник — твой бывший раб. Затем отпустили.
