СТРЕЛКИ ЧАСОВ
Научно-фантастическая повесть
Чернильные тени размазываются по полу, и никто не в силах удержать их очертания, как будто эти тени вышли из моей памяти.
Я сделал все, что хотел: перешагнул запретную черту, подарил бессмертие Майе; слышите, из угла лаборатории доносится ее ритмичное дыхание — сегодня она переключила себя на кислородное. Мой друг и одногодок Юрий, которому скоро исполняется триста лет, поведет ракету к созвездию Феникса, откуда пришли сигналы.
А вот передо мной фото Майи и Юры, когда им было немногим больше двадцати. Много ли в них теперь осталось от тех? И можно ли их считать теми, или это просто условие игры?
Я говорю себе: но ведь человек в пять, в двадцать и в шестьдесят лет только условно носит то же самое имя. Не тело, которое ежесекундно изменяется, не наши сердца, руки, ноги, а лишь сохранение опыта может считаться одной и той же жизнью. А если это так, то я, победивший смерть и отступивший перед жизнью, все-таки являюсь победителем.
Первый этап опыта, длившийся свыше двух столетий, закончен. Я пишу на грани кристалла, который является и лабораторным журналом, и моей биографией, вывод:
«Чтобы покорить природу, нужно…»
Дверь открылась, вошла светловолосая девушка, а за ней Григорий Петрович.
— Вот вам еще одна, — сказал он, и, прежде чем закончил фразу, девушка неслышно, словно ступая на носках, прошла через всю комнату и остановилась передо мной.
Я подумал, что у нее не очень приятная походка, пожалуй чересчур быстрая и неслышная, и девушка будет возникать как привидение. Но походка не повод для отказа в работе, и я сказал:
— Поможете у микротома. Справитесь?
— Да, — поспешно произнесла она и несколько раз кивнула головой. — В университете мы…
Я махнул рукой, указывая на ее место, и пошел к своему кабинету. За моей спиной прозвучали один за другим два маленьких звонких взрыва бьющегося стекла.
Я обернулся, и она съежилась от моей извиняющей улыбки. Я еще раз подумал, что она ходит чересчур быстро для тесного помещения, уставленного стеклянной посудой.
— Медленней ходить вы не сможете, — вздохнул я. — Но по крайней мере потеснее прижимайте локти.
Вид у девушки был достаточно провинившийся, но я не жалел ее, предчувствуя, что еще натерплюсь с ней бед.
Зайдя в кабинет, я вскрыл пачку только что прибывших иностранных журналов. Среди них лежал и проспект нового альманаха, который собирался выпускать английский издатель. Он писал, что в альманахе опубликует гипотезы и теории, признанные бредовыми, а также работы вроде «вечного двигателя». Это он будет делать с целью: во-первых, выловить «среди бредовых гипотез настолько бредовые, чтобы они являлись еще и верными», и, во-вторых, чтобы повеселить ученую публику.
Я позвонил два раза, и через несколько минут в кабинет вошел мой заместитель и однокашник Юра.
— Глянь. — Я протянул ему проспект. За дверью прозвучал жалобный звон стекла, но мы притворились, будто не слышим его, хотя меня и передернуло. Через несколько минут звон повторился, и я знал, что это последний звон большой колбы, названной нами «люсьена». Такие колбы были дефицитными.
— Мы закончили электрофорез. ДНК[2] из тимуса не дает контрольных изменений, — сказал Юра, намекая, что сегодня «люсьены» уже не очень понадобятся. Он хотел меня утешить.
— Ладно, — сказал я бесшабашно, и Юра все понял. — Ты по-прежнему веришь в то, что мы найдем «стрелки часов»?
— Или бросим работу? — весело подхватил он и сразу же стал серьезным, почти суровым. — Конечно, проще всего ответить: мы стареем потому, что живем. Но если разобраться, то мы стареем в той же мере, в какой накопляются изменения в ДНК наших клеток. Но почему мы аккумулируем жизнь до двадцати семи лет, сохраняем равновесие между тридцатью и сорока пятью и катимся под уклон после пятидесяти пяти? Разве все эти вопросы уже выяснены? И разве придумали им другое объяснение, кроме часов? Одним словом, работы еще масса!
— У которых количественные накопления секундной стрелки ведут к передвижению минутной, а передвижения минутной — к прыжку часовой. И все это происходит по законам изменения биологических суток, — подхватил я.
К сожалению, ни он, ни я не сказали друг другу ничего нового в нашей традиционной проверке позиций. Мы устраивали ее периодически, чтобы выяснить, не появились ли у кого-нибудь из нас новые гипотезы или наблюдения, которые бы могли послужить толчком к ним. А потом снова возвращались к опытам, к поискам «стрелок» в самых миниатюрных и сложных часах — в клетке.
Мы искали секундные стрелки там, где контролируется процесс от одного деления до второго: синтез белка, синтез нуклеиновых кислот.
Задача сводилась к тому, чтобы найти «секундные и минутные стрелки» — механизмы, отвечающие за появление первых качественных изменений в наследственном чертеже, по которому каждый раз воссоздается клетка, — изменений настолько больших, чтобы они были заметны в ее деятельности, и настолько малых, чтобы уже измененная клетка еще оставалась «самой собой». Это были «ювелирные» поиски, и пока они не приносили успехов. Требовались новые гипотезы, но, сколько мы ни шарили в своем воображении, таковых не находилось.
— Сегодня кончаем работу — и часок на лыжах, идет? — предложил Юра.
Пожалуй, это был хороший вариант.
Я согласился.
Мы не дождались пяти и ушли с работы раньше. Я знал, что мне будут звонить из Дворца культуры химиков, но если честно выполнять все обязанности, в том числе многочисленные общественные нагрузки, то лыжи нужно запрятать в чулан и забыть о них раз и навсегда.
Снежок слегка похрустывал, и это было как подарок нашей вялой зимы. Легкая пороша клубилась и вспыхивала в солнечных лучах. Пахло чем-то непривычно свежим. Пожалуй, надо целый день провести в лаборатории, чтобы так остро почувствовать лесной аромат.
Мы оба любили идти на лыжах размашистым шагом, молчать, не ждать друг друга, неожиданно догонять, изредка мычать от удовольствия: «Денек на славу!» Или: «А здорово, правда?»
Мы взобрались на невысокий длинный склон горы с извилистыми, сверкающими сизой сталью лыжнями, расходившимися в разные стороны, как рельсы от узловой станции. Мы уже собирались помчаться вниз, как услышали знакомые голоса. Это были ребята из нашей лаборатории. Я быстро взглянул на часы: четверть шестого.
Значит, они воспользовались нашим отсутствием и ушли из лаборатории по меньшей мере за сорок минут до конца рабочего дня.
