— Сон?
— Сон, — повторил Арно. — Назовем это так.
— Но вы, доктор, сейчас на грани пробуждения, — вздохнул Ковен. — И мы предпочли бы, чтобы вы, так сказать, встали с той ноги. Чтобы вы оказались заодно с нами, а не со Старром. Вы будете ценным приобретением. Что вы ответите?
Наступила пауза. Грэнвилл посмотрел на Арно, застывшего перед ним в напряженной высокомерной позе, черные очки его отбрасывали искаженный свет. Посмотрел на мертвое тело и живые глаза Ковена.
— Я ничего не знаю, — медленно проговорил он, — и ничего не понимаю. Чувствую только одно: вы мне не нравитесь. Вы мне не нравитесь, и я вам не верю. — И торопливо закончил: — Не желаю быть санитаром. Не желаю быть охранником. Кем бы вы ни были, я к вам не присоединюсь. На этом все.
— Что ж, очень жаль, — вновь прозвучал надломленный голос. — В таком случае перехожу ко второму заявлению. Ваш потенциал должен быть разрушен. Вы будете нейтрализованы.
— То есть убит?
— Это один из способов объяснения, доктор. Скажем, так: либо вы доброволец, либо — призывник. Когда, Арно?
— Сегодня вечером. Я все устрою.
— Отлично. — Блестящие черные глаза уставились на Грэнвилла. — Спасибо, доктор, что встретились со мной. А сейчас можете идти.
Грэнвилл встал:
— Если это убийство, зачем тянуть? Почему не…
— Доктор, не надо ничего говорить. Уходите.
Арно проводил его до двери, отворил ее. С дивана подал голос Ковен:
— Вы понимаете, что вам назначена еще одна встреча, на сегодняшний вечер? Вы понимаете, что не можете уклоняться от наших приглашений?
Грэнвилл, пятясь к двери, пробормотал:
— Ковен, но вы же м-мертвы! Ничего не понимаю…
Вновь он услышал фальшивый смех покойника, а затем:
— Au revoir[151], доктор.
Захлопнулась дверь, Грэнвилл повернулся и поплелся через лабиринт проходов между столами к входной двери. Он был в шоке, голова кружилась. Сквозь грохот камнедробилок в ушах донеслось бодрое «до свидания» Шарпа, затем Гертруды… телефонистки… Он бросился к машине, увидел Джинни… почему-то в трех экземплярах; она распахнула дверцу — и замерла в изумлении, только губы шевелились, не произнося ни звука. Потом были рев и оглушающий удар по макушке… и темнота.
— Да, — сказал Чарлз кишащим вокруг бесформенным чудовищам, — Потому что это неправда, потому что звук и свет говорят без голосов и можно стать музыкой и слышать мысли…
— Что это? — И повторил, не говоря: — Что это? Кто?
Он отмахнулся от пристававшего и завертелся в дикой спешке.
— Две части души — это музыка и боль, — энергично докладывал он, — И краски гремят, поют, звенят, плачут и кричат от страха и боли, увидев звук… Чей?
— Старр, — повторил пристававший. — Это Старр.
— О эти голоса, что поют, и звенят, и сливаются с музыкой, и сколь дивно сие смешение диковинных языке» в широчайшем диапазоне и величайшем параллаксе…
— Чарлз Грэнвилл!
— Что?
— Доктор Грэнвилл?
— Вы что-то сказали? Вы говорите? Вам от меня что-то нужно?
— Это Старр. Ты слышишь? Способен слышать? Это очень важно!
— Кто…
— Постарайся это запомнить. Ты должен запомнить!
— Кто это?
— Чарлз, мы сможем помочь, если ты…
— Я вас не слышу! Что? Что?..
— Мы хотим дать тебе ключ. Ты его должен запомнить. Слушай, Чарлз. Слушай, слушай! Уже началось. Слушай узор. Слушай, Чарли…
Чья-то ладонь обрушилась на челюсть Грэнвилла, в ушах зашумел водопад. Он повернул голову, спасаясь от новой пощечины, но удар следовал за ударом.
— Слушай меня, Чарли, — повторял Гарднер. — Не спи, приятель. Слушай. Просыпайся! Очнись! Очнись, малыш!
Вскинув кверху руки, Грэнвилл вскричал:
— Не надо меня трогать! Не хочу!
Гарднер схватил одной рукой его запястья и вгляделся в лицо.
— Спокойно, друг. — И ловко сунул под нос пузырек.
Резкий запах нашатырного спирта сразу заставил Грэнвилла открыть глаза. Он лежал на эмалированном столе в отделении «скорой помощи». На фоне окна застыл силуэт Джинни, сжавшей кулачки перед грудью.
— Хватит нашатыря, — пробормотал Грэнвилл. — Я очнулся. Я… — И тут он воскликнул: — Молчите! Я должен что-то запомнить!..
Он попытался удержать в памяти растворяющийся узор.
— Вот что, Чарли…
— Закрой рот! — Но требовать того же от уличного транспорта и больничного было бесполезно. — Нет, не получается…
К столу подошла Джинни, на ее лице читался страх.
— О Чарлз… — Она судорожно сглотнула и попыталась начать снова: — Чарлз, я…
— А, Джинни! Привет, Джинни… — Он сел на столе и нащупал повязку вокруг макушки, — Кто задул мой светильник?[152]
— У тебя был обморок, — не сводя с него глаз, ответил Гарднер, — Как раз когда ты садился в машину. Повалился головой вперед, Джинни повезла тебя в больницу. Ноги торчали наружу, их обдувало ветерком. Весьма поучительное и занятное зрелище для множества очевидцев.
— Ну и денек… — Грэнвилл встал на ноги и пошатнулся, Джинни поспешила обнять его. Взгляд интерна обежал облицованные кафелем стены и остановился на лице невесты. — Я видел Ковена.
— Ковена? — эхом повторил Гарднер. — Того задавленного психа?
— Я его видел.
— И убежал от него в панике? Доктор, с каких это пор ты боишься мертвецов?
— Он не мертвец.
— А вот с этого места поподробнее!
— Он не мертвец, — настойчиво повторил Грэнвилл и взял девушку за руку. — Сегодня утром Джинни с ним разговаривала. А я с ним потом встречался. Он живой. Говорит, что был вынужден броситься под машину, чтобы меня разбудить… не допустить, чтобы я и дальше спал.
— Мы с тобой что, на второй круг заходим? — насупился Гарднер.
— Он еще кое-что сказал, но я не совсем понял. Дескать, я представляю собой опасность, потому как я ученый-поэт. Я… должен кое-что выяснить.
— В двух словах, что именно?
— Сам не знаю. Раскрыть какой-то обман. Мистификацию. Нас дурят.
— В чем конкретно? И кто?
— Не знаю. Это как слепому описывать краски. Не поймет. Мы все слепые. Чего-то не видим, не понимаем. Мы…
Его перебил смех Гарднера. Лишенный веселья смех попугая. Грэнвилл холодно всмотрелся в лицо друга и коллеги, такое знакомое лицо с круто изогнутыми рыжими бровями, с морщинками у глаз… И тихо произнес:
— Эй, Гарднер.
Тот прекратил хихикать.
— Пожалуйста, извини. На меня иногда находит.
Пальцы Джинни стиснули ладонь Грэнвилла.
— Чарлз, что-то не так?
