все равно проверку не устроишь, идет операция… Сейчас задача — дать наводку.
Я жадно слушал. Вот оно что! Они хотели заслать Ганина как постоянного шпиона, резидента… И еще — с «посредниками». Чтобы он превратил в пришельцев и других людей.
«Сорвалось, сорвалось!» — думал я злорадно. И больше не ощущал себя одиноким, брошенным, нет! Наверно, эти мысли что-то изменили в моем лице. Седой показал на меня:
— Вишь, глазами бы так и съел… Не ищи сложных причин, Угол. Причины все простые. К Портнову прибегала какая-то девчонка, до сей поры не отыскали… А, вот и Квадрат!
Сверху спускался Квадрат сто три.
— Оружие унесла собака, — доложил он. — Пес Эммы Быстровой, Угол ее знает. (Киселев кивнул.) Около часа назад он погнался за Девятиугольником, у входа в «зону» подхватил чехол с оружием и унес.
— Блюдце послал?
— Сделано, Линия восемнадцать. Женщина с собакой обнаружена у совхоза, оружия при них нет. Сейчас их перехватит Шестиугольник пятьдесят девять с «посредником». Через десяток минут все узнаем об оружии. Я распорядился: Десантнику в собаке оставаться, оружие доставить к наводчику и там включиться в охрану.
— Одобряю, — сказал седой. — Угол, едем! Заводи свою молотилку. (Киселев повернулся, побежал по откосу.) Квадрат, с мальцом решили вопрос положительно. Выполняй. Данные хорошие, чтобы к старту было нормально, смотри! — с этими словами он исчез, и тут же глухо зафыркал мотоцикл. Уехали.
Я вообще-то кисляй. Так меня Степка ругает, и он прав. В том смысле, что я теряюсь, когда надо действовать решительно. Удивительно, как у меня утром хватило решимости пойти за гитаристом, но тогда очень уж разобрало любопытство. А сейчас, когда я второй раз увидел бывшего Сурена Давидовича, со мной случилось что-то странное. Я просто осатанел — сердце колотилось тяжелой кувалдой, лицо немело все больше, и я всех Десантников ненавидел. Даже несчастного полковника Ганина, который совершенно уж ни в чем не был виноват, которого послали по-честному, как военного посла, передать честное предупреждение. И от ненависти я стал хитрым и быстрым. А, вам мало захватить весь мир! Вы со мной еще «решили вопрос положительно», и вам нравятся мои данные…
Нет! Я твердо знал: лучше разобью себе голову об их проклятый корабль, но ничего не дам с собой сделать! Я, как собака, чуял, что делать хотят нехорошее. И чутьем понимал, что единственное спасение — держаться как можно дальше от «посредников». Насмотрелись мы со Степкой, как действуют эти «посредники», так что я твердо знал одно: они действуют не дальше, чем в нескольких шагах.
«От корабельного бластера не убежишь», — подумал я и ответил себе вслух:
— А плевать, пусть жжет…
— Ты о чем? — мирным голосом спросил Квадрат сто три.
Он выглядел как Сурен Давидович и говорил как Сурен Давидович, но я отскочил, когда он шагнул ко мне. У меня только вырвалось:
— Что вы хотите со мной сделать?
Он все понимал. Он всегда и везде понимал все насквозь и сейчас, конечно, раскусил мой план — держаться от него подальше. Поэтому он уселся на корабельную опору и не стал меня догонять. Я заметил, что Десантники при каждом удобном случае старались прикоснуться к «посреднику» либо к кораблю.
Он сказал:
— С тобою надо начистоту, Алеша. Я понимаю. Ну, слушай…
И стал меня уговаривать.
Я старался не слушать, чтобы не дать себя заговорить, утишить, чтобы не потерять ненависти и не прозевать ту секунду, когда он подберется ко мне с «посредником». Кое-что я запомнил из его речей. Через небольшое время их основные силы захватят столицы великих держав, и вся Земля им покорится. Но тогда получится «трагическое положение», как он выразился, потому что дети, лет до пятнадцати-шестнадцати, не могут принять Мыслящего. Для Десантников это неожиданность, однако они уже придумали, как исправить положение. У них есть такие штуки, излучатели, от которых все растет страшно быстро. Все живое. В корабле, внутри, есть такой излучатель, и если я зайду внутрь, то за несколько часов вырасту на несколько месяцев. Это будет первой пробой, а потом они меня дорастят и до шестнадцати лет.
Я видел, он врет про излучатель. Я сказал:
— Не пойду. Не хочу.
— Но почему, скажи?
— Я вас ненавижу.
Он стал объяснять снова. Говорил, что вся Земля станет счастливой и здоровой, что люди будут жить до трехсот лет, и не будет войн, и у всех будут летательные аппараты и механические слуги, и все дети будут вырастать до взрослого за несколько месяцев. Он сказал:
— Вот какие будут замечательные достижения! И учти, Алеша: корабль стартует, а ты будешь внутри и сможешь смотреть через иллюминатор. Неплохо, а?
Теперь он говорил искренне, и я едва не попался — посмотрел на корабль и представил себе, как он поднимается, а я внутри не хуже Гагарина. А Квадрат уже вынул из кармана плоскую зеленую коробку.
Я сразу очнулся и отскочил. Он поднялся и сказал очень нервно:
— Уговоры кончены! Пять минут даю на размышления! Через пять минут включаю лучемет, и ты станешь маленькой кучкой пепла. Придется так поступить — ты слушал переговоры штаба. Падешь жертвой, очень жаль…
Было видно, что Квадрат не врет, что ему жаль меня. У него печально оттопырились губы, но я крикнул:
— Врете! Все врете! В иллюминатор, да? Сами говорили, там одни кристаллы и больше ничего, там и кабины нет!
Он сказал с фальшивой бодростью:
— Как ты соображаешь, Лешик! Прекрасно соображаешь! Кабины, конечно, в корабле нет. Ты будешь Мыслящим, а твое зрение подключим к иллюминатору.
Мне стало так жутко, как ни разу еще не было за этот страшный день. Он хотел меня превратить в кристалл? Меня! МЕНЯ! Я стал пятиться, не спуская с него глаз. Запинаясь от ужаса, пробормотал:
— Почему — меня?
— Тебя выбрали, потому что ты знаешь все необходимое. И у тебя хорошая психика.
Я молча прыгнул в сторону, и тогда корабль ударил меня лучом. Это был не боевой луч, а слепящий, как горячая вода в глаза. Я вскрикнул и вслепую бросился направо, к проходу, под защиту откоса, и на четвереньках полез вверх, цеплялся за кусты. Скатился, налетел на упругую стенку защитного поля, оно отбросило меня, я перевернулся через голову, и Квадрат схватил меня, но при этом уронил коробку. Я стал рваться, сначала вслепую, потом стал что-то видеть, а Десантник никак не мог освободить руку и подобрать «посредник». Я рвался и смутно слышал, что он меня еще уговаривает:
— Детская солидарность… Все
