И пересек я Черное море наискось за одну ночь. А утром, часов около десяти, по солнцу судя, увидел голубую стенку на горизонте и на ней трехзубую корону. Я узнал Ай-Петри и заплакал от умиления. Дельфины могут плакать слезы есть у них.
Постепенно весь крымский берег развернулся передо мной: странная земля, поставленная дыбом, не похожая на горы, скорее, на торец суши. Словно бы некий великан прошел по материку, устланному свежим паркетом, и продавил настил; крайняя паркетина поднялась косо, так и застыла.
Белые коробочки санаториев видел я левым глазом.
И стройные свечки кипарисов, и шерстистую Медведь-гору, вечно пьющую море, не могущую выпить до дна. И нарядные строения Артека, и скалы-близнецы Адолары, и желтые откосы Восточного Крыма, безлюдного от сухости. Сюда только автотуристы приезжают загорать, привозя воду в канистрах.
И крутой холм Генуэзской крепости, ощерившийся разобранными стенами, словно выщербленными зубами,древний Сурож.
Все такое милое, такое родное...
А вот и розоватый квадратик среди серых скал: дом, где начались все мои приключения,- единственное место на свете, куда я могу явиться в дельфиньем облике и буду встречен без удивления. Здесь ли мои друзья-соратники: все умеющий Гелий и все понимающий Борис; Гелий, наделенный четырехкратной энергией и трудоспособностью, и Борис, которому досталась четверть средней энергии среднего человека, но зато четыре порции свободного времени для размышлений.
Хорошо бы застать их. Повезет или нет? Конец сентября как-никак, уже не сезон в Восточном Крыму.
Если не застану, еще месяц отсрочки. Придется разыскивать подходящий грот, мучиться там в одиночестве с обратным метаморфозом.
Нет, вижу дым над мастерской. Значит, Гелий тут, что-то кует или приваривает. А под бесплодными оливками раскладушка, и на ней тело, с лицом, прикрытым газетой от солнца. И Борис тут, обдумывает мировые проблемы на раскладушке!..
Так вот же тебе, соня! Фонтаном окатываю его.
Даже не пошевелился.
Нарочно набираю воду в рот. Еще раз фонтан.
- Гель, дождь, кажется...
Охая, спустил одну ногу. Газета сползла на песок.
- Гель, смотри-ка, дельфин! Прямо на берег лезет.
Не иначе, хочет вступить в контакт.
И тогда рукой, рукой, которая уже спасала меня не раз, я черчу на песке:
"Я - Юра".
Все-таки самое приятное в путешествии - это возвращение домой.
Я стал самим собой через три недели, но еще полгода мне снились дельфиньи сны. Будто бы я куда-то стремлюсь во тьме и тьма наполнена свистами: низкими, высокими, пискливыми, пронзительными, плачущими, прерывистыми, протяжными. Свистящий мир снится мне. И вот выделяется в нем нарастающая, оглушительная сирена, нечто громадное и страшное. Сирена все громче, рвет уши. Я понимаю, что оно надвигается неудержимо, догоняет именно меня, хочет проглотить. От ужаса я немею, хвост у меня становится как ватный. Я скован, я теряю скорость... и вот уже острая боль впивается в спину. Я просыпаюсь дрожа и, еще не открыв глаза, потными руками нащупываю ворсистое одеяло... Так это был сон? Сон всего лишь. На самом деле я человек...
Ох, хорошо быть человеком!
