Она лежала лицом вниз, и перед глазами разливалось изумрудное сияние рук. Подняв ладони к глазам, она придирчиво вгляделась в открывающуюся через них панораму. И, кажется, поняла, в чем дело. Хоть и трудно было уловить в той дымной, беснующейся каше, но эта линия была, и она явно не совпадала с земной. Две линии двух горизонтов, пересекающиеся, как ножи приоткрытых ножниц, готовы были ее разрезать. Вон руки уже по локоть в том зеленом мире. Надо бы, наверно, прикрыть чуток створку окна, а то еще, чего доброго, вывалишься туда ненароком...
Открыть оконце было просто - а сейчас створка неведомого входа в другой мир что-то не хотела поддаваться. Магнолия тужилась, напрягалась изо всех сил, корчась на полу. Она даже, кажется, ползла, инстинктивно пытаясь взобраться по грязным, накренившимся неизвестно куда доскам. Однако для того мира, в который она понемногу соскальзывала, здешние ее усилия не имели никакого значения. Невыносимо тяжелые створки, которые она так легкомысленно стронула с места, разъезжались уже сами по себе. Распахивались все шире... И через открывающуюся щель - туда, в ледяную зеленую кашу - стала мало-помалу перетекать энергия, масса, вещество, пространство - все, что имелось здесь, в земном мире. Сначала тонкой струйкой, потом все шире, все быстрее.
С исступленным подвыванием потек воздух, устремляясь в зеленоватую прозрачность ее пальцев. Мимо лица пронеслась пропыленная нитка паутины и, соприкоснувшись с кожей ладони, исчезла. Как растворилась.
Кажется, в иной мир стал втягиваться и свет: казенная лампочка под потолком пульсировала по-прежнему, но в помещении совсем потемнело. Только ладони Магнолии сияли волшебными изумрудами из-под черной, закопченной кожи. Будто два кристаллических иллюминатора, весело распахнутых в безбрежность лютого океана.
Возникший вокруг сквозняк, все убыстряющийся вихрь тянул уже за собой и Магнолию. Руки ее стремительно зеленели - полупрозрачные перчатки доходили почти уже до плеч. Магнолию охватил ужас: а что будет, когда в это распахнутое окно просунется и ее голова? Да ведь еще немного - и она точно вывалится туда - в ледяной мир, жадно присосавшийся вдруг к земному миру. Она упадет в его зеленую пучину - бульк! - и без возврата. Никто там, в хаосе, даже и не заметит. Если там вообще кто-нибудь есть...
Что-то еще можно было сделать - она чувствовала, она знала: что-то еще можно... Как-то заклинить расходящиеся створки, остановить их движение...
Не особенно понимая, что делает, Магнолия дотянулась до подноса, стоящего на топчане, сорвала его вниз, не обращая внимания на растекающуюся, обжигающую жидкость, обхватила ладонями металлический судок и замерла, блаженно прикрыв глаза. Эффект был достигнут - створки неведомого оконца перестали разъезжаться. Замерли. Щель между ними была широка - очень широка, просто гибельно широка, но она хотя бы еще больше не разверзалась!
Магнолия лежала боком на накренившемся полу, безразлично наблюдая, как подсыхает на руках жидкость (то ли супа, то ли борща какого-то), как оживают разметавшиеся по полу макароны, как медленно подползают к ее рукам, между которыми зажаты металлические судки, как неощутимо ввинчиваются белыми червячками в тыльную сторону зеленой кисти. Магнолии было не до того - она отдыхала.
И вдруг - хруп! - судки сломались в ее ладонях, будто яичная скорлупа. Рассыпались, развалились! Тот мир высосал из них что-то такое, без чего металлическая структура стала рыхлой, ломкой, почти невесомой. И сейчас эти побелевшие скорлупки мелкими голубиными перышками облепили пальцы Магнолии, толкаясь и суетясь в уничтожающем их потоке.
И тотчас створки неведомого окна вновь начали свое неумолимое движение.
Но передышка не прошла даром - теперь-то Магнолия точно знала, что надо делать. Она встала на колени и, шатаясь, то и дело заваливаясь на четвереньки, быстро поползла к двери.
Дверь была большая, очень большая. Магнолия распластала на ней ладони, прижалась голыми, прозрачно-зелеными руками, плечами. Если бы могла - то она вжалась бы в спасительный дверной металл вся! Но дверь была и так достаточно массивная. Даже слишком массивная для того сравнительно узенького отверстия, что Магнолия пробила в иное измерение. Поверхность двери шипела под ладонями Магнолии, трещала, как раскаленная сковорода, створки оконца в иной мир больше не разъезжались.
Более того - Магнолия почувствовала, что они вроде бы начали поддаваться: медленно-медленно, понемножку, но ей удалось начать их обратное движение. Нехотя, будто две каменные плиты, створки смыкались! Изумрудность плечей начала тускнеть - будто впитываясь в руку, в непроглядно-угольную черноту кожи, которая, наоборот, проступала все явственнее.
Пот жгучими щупальцами лез Магнолии под веки, щекотал лицо, она мычала от дикого напряжения - но гибельные створки закрывались.
С сухим хрустом ладони провалились сквозь железно-деревянную дверь. Магнолия ожидала этого - успела быстро перебросить их на чистую поверхность, еще не выбеленную, не высосанную страшным сквозняком.
Через некоторое время проломилось и это место, Магнолии пришлось наклониться к самому полу - только там еще оставалась по-настоящему нетронутая белизной поверхность. Туманно-изумрудные наперстки охватывали уже только ногтевые фаланги пальцев - и через несколько минут дело было сделано. Окно в иное измерение окончательно закрылось - даже щелочки не осталось.
Магнолия проверила еще раз, прислушиваясь к себе, внимательно осмотрела свои страшные черные руки - жуткое зрелище, но зелени нигде не было. Точно не было.
Только убедившись в этом, Магнолия грохнулась в обморок.
8
Такой знакомый, такой недовольный голос прогремел как властный призыв к жизни:
- Ты че, спать тут надумала?
- Виктор, родненький! - она вскочила с колен, кинулась к нему на шею. Но не тут-то было! - Виктор не позволил ей этого сделать.
С роскошным презрением он отстранился от ее объятий и продолжил тем же недовольным тоном:
- Щас не время развлекаться. Затеяла тут бирюльки!
Он был великолепен - в каком-то немыслимо ладном костюмчике, переливающемся черным бархатом. Стоял он под лампочкой - к счастью, лампочка опять стала обычной, пронзительно-желтой, - и светлые волосы его сияли нимбом. Пухлые губы были старательно уложены в гримаску высокомерия, а руки, чтоб не болтались без дела, помещались на тонкой талии. Он с неприязнью оглядывался в каземате, он всячески демонстрировал, что окружающая обстановка, конечно, не для него, что он, вот лично он - не пробыл бы здесь и одной минуты, если б не некоторые обязанности по отношению к этой взбалмошной девчонке.
