— Вот и все!
— Я вам очень признателен, дорогой док, — говорил Лесли, освобождаясь от шлема. — После этой процедуры чувствуешь себя каким-то обновленным, чистым, добрым.
— Не так сразу, — улыбкой ответил Краузе. — Действие прибора проявляется через два-три часа.
"Обыкновенный мошенник, — с облегчением думал Лесли, выписывая чек для доктора. — Что ж, тем лучше!"
В студии телевидения Лесли в последний раз просматривал тезисы своего выступления. На экранах в это время шел специальный выпуск о великом очищении кандидата Конгресса.
Пробегая глазами строчки выступления, Лесли почувствовал какое-то смутное беспокойство, неудовлетворение написанным.
"Странно, ведь текст писал один из лучших журналистов, выделенный редактором Лоусеном. Здесь в меру обещания, которым никогда не суждено сбыться, в меру нападок на конкурента Джебсона и не так много саморекламы".
Обыкновенное предвыборное выступление. И все жe Лесли казалось, что в нем что-то не так.
— Мистер Лесли! — позвал его помощник режиссера.
Лесли вышел в павильон. Зажмурившись от яркого света ламп, он сел за столик и положил перед собой напечатанный текст.
Оператор возился со светом, направляя на выступающего то один, то другой прожектор. Раньше такая возня раздражала Лесли, но сейчас чувство раздражения уступило место какому-то новому чувству, росшему в груди.
Он сидел, закрыв глаза, и прислушивался, как внутри пего поднимаются теплые радостные волны.
Раздался звонок.
Вспыхнула надпись: "Микрофон".
Лесли открыл глаза и увидел красный светящийся глазок нацеленной на него телекамеры. Тогда сам не сознавая, что он хочет делать, Лесли взглянул в объектив и решительным движением отложил в сторону напечатанный текст.
— Дорогие друзья! Братья! Сестры! — сказал он проникновенным голосом, замирая от острой любви к людям, пронизывающей все его существо. — Я хотел вас обмануть нагло и бесстыдно. Здесь, — Лесли потряс текстом своего выступления, — пятнадцать страниц спрессованной доброкачественной лжи. Но в самый последний момент я опомнился… Не мне быть вашим избранником, проводником ваших надежд и желаний.
Режиссер и редактор передачи переглянулись.
— Что он там говорит? — спросил режиссер.
— Не знаю, — ответил редактор, — в тексте такого нет?
А с экрана на режиссерском пульте неслось:
— Не поддавайтесь на предвыборные трюки. Они существуют только для того, чтобы по вашим головам пролезть в Конгресс и проводить там политику, несущую войну…
— Это же коммунистическая пропаганда, — взвизгнул режиссер. — Он сошел с ума. Я не хочу лишиться работы. Я прекращаю передачу!
Редактор вызвал по телефону скорую помощь.
Вместо Лесли на экранах появилось растерянное лицо диктора. Он объявил, что по техническим причинам передача прекращается.
Два санитара волокли отбивающегося Лесли.
— Это вы сумасшедшие, вы, вы! — кричал он. — Вы поражены бактерией человеконенавистничества. Не трогайте меня!
На следующее утро в газетах появилось сообщение, что кандидат в Конгресс Джек Лесли неожиданно сошел с ума и находится в психиатрической больнице. Журналисты связывали это с вчерашним опытом в доме доктора. Краузе.
На выборах победил Стив Джебсон.
Виталий Савченко
Солнце село в полдень
рассказ
Э-Чи ждал. Его красновато-коричневое тело почти сливалось с корой старого дерева, за которым он прятался. Э-Чи умел выжидать долго, терпеливо, закрыв глаза, чтобы блеск белков не выдал его присутствия. Но его уши и нос были насторожены.
Рядом проходила тропа к водопою. По ней, гонимые жаждой, спускались к реке животные. Вряд ли можно было найти лучшее место для охоты. Теперь Э-Чи понятно, почему Ла-Лах объявил эти места священными. Жрец говорил, что здесь охотится сам Великий Хас — огненное солнце, которое каждое утро рождается среди синеющих вершин гор и к вечеру прячется за дальними деревьями.
И никто из мужчин не рисковал нарушить запрет. А Э-Чи нарушил, потому что в вигвамах племени уже давно не было мяса. Женщины толкли в каменных ступах коренья. Жалобно пищали голодные дети. Мужчины приходили с охоты уставшие и злые. Удача покинула их.
И только верховный жрец ел каждый день свежее мясо. Он не делился ни с кем. А когда, наконец, зароптали мужчины и пришли к нему, чтобы объявить о своем решении тоже идти охотиться в Дальний лес, Ла-Лах спокойно отложил в сторону кусок мяса, вытер рукой жир, стекающий с подбородка, и равнодушно сказал:
— Идите, но помните, того, кто охотится в священных местах, настигнет гнев Великого Хаса.
И охотники, которые не страшились встретиться один на один с пумой, испугались слов старика.
А Э-Чи не испугался, потому что у него было молодое мужественное сердце настоящего охотника.
Теперь ему было ясно, почему на жертвенном камне каждое утро лежала окровавленная туша. Жрец тайком от всех охотился в Дальнем лесу…
…Много времени находится в засаде Э-Чи. А Хас не сердится. Он вообще будто не замечает его и по-прежнему посылает свои световые стрелы, чтобы Э-Чи смог хорошо прицелиться. Э-Чи дождется. Он бросит к ногам Ла-Лаха убитого зверя, плюнет толстяку в лицо и при всех назовет его лгуном.
Неподалеку послышался легкий треск. Сквозь заросли пробиралось какое-то животное. Ветер донес его острый мускусный запах, и Э-Чи понял, что это идет лим. Стараясь не делать резких движений, Э-Чи поднял лук, вложил стрелу и стал натягивать тетиву.
Рядом прошуршала змея, но Э-Чи даже не шелохнулся.
Он открыл глаза и внимательно следил за тропой.
Лим появился неожиданно. Он настороженно поводил головой, подозрительно втягивая влажным черным носом воздух. Но ветер дул в сторону человека, к тому же охотник натерся пахучими травами, и лим узнал об опасности, только когда пронзительно свистнула стрела.
Животное на мгновение превратилось в изваяние, а затем одним прыжком метнулось в заросли.
Э-Чи издал гортанный крик и бросился за лимом. Он знал, что не промахнулся: лим ранен и долго не выдержит погони.
След вывел Э-Чи из леса. Дальше, до самого горизонта, тянулось безжизненное каменистое плоскогорье с чахлыми кустиками травы.
У лима не хватило сил уйти далеко… Он лежал, вытянув вперед голову, вздрагивая черными от пота боками.
Когда к нему подошел человек, лим попытался встать, но непослушные ноги подломились, и он рухнул на бок.
Э-Чи вытащил из раны стрелу. Окровавленным наконечником провел две горизонтальные полосы на лбу и вертикальную вдоль носа. Умело разрезав тушу, Э-Чи вынул дымящееся сердце, стал на колени, запел:
