— Да, конечно, — согласился Смолин. — И все-таки, я не могу понять, что же искал и, очевидно, нашел в бактериальной пленке Николай Карлович!
— Кто его знает! Я ищу и абсолютно ничего не нахожу. Мертвая, абсолютно мертвая ткань. Что может из нее вырасти?
Смолин замолчал. Петров посмотрел на него выжидающе и снова уткнулся в микроскоп. Смолин тронул его за плечо, мягко отстранил и сам прильнул к окуляру.
— Да, разрушенные мертвые ткани, и ничего больше, — сказал он, наконец, выпрямляясь. — Но не таков человек был Крушинский, чтобы сообщать об открытии, ничего не имея. Не может быть, чтобы у него ничего не было!
— Будем продолжать опыты, — ответил Петров угрюмо, — пока не израсходуем все оставшиеся у нас сто восемьдесят граммов водоросли.
Смолин усмехнулся. Но ему было невесело. Продолжая думать о загадочном открытии Крушинского, он направился в химическую лабораторию.
Ольга стояла у пульта и сосредоточенно вращала рычаги. Вода в кварцевых цилиндрах светилась ярко вишневым цветом.
— Как дела? — спросил Смолин, останавливаясь у окна.
Ольга кивнула Смолину, продолжая двигать рычаг. Красный цвет становился все гуще и гуще, приобретая пурпурный оттенок.
Ольга выключила аппарат и повернулась к Смолину, сияя возбуждением от хорошо проведенного опыта.
— Замечательно, Евгений Николаевич, — сказала она, радостно улыбаясь. — Вы видели?
— Как же, видел. Это что-нибудь новое? — небрежно спросил Смолин.
Улыбка на лице Ольги погасла.
— Да, моя модификация метода Калашника, — сказала она упавшим голосом.
— Ну, что же, очень рад вашим успехам, — сказал Смолин, рассеянно разглядывая цилиндры с пробами, стоящие на окне… — Что это у вас за культура? — неожиданно заинтересовался он, наклоняясь над сосудом с позеленевшей водой.
— Так… Остатки… Забыла вылить… — ответила Ольга, смущаясь.
— Остатки чего? — быстро спросил Смолин.
— Гомогенат[19] филлофоры… Размозженная ткань водоросли… Мне было нужно для анализа… — еще больше смущаясь, пояснила Ольга.
Смолин поднял сосуд, внимательно разглядывая наросты на стенках.
— Гомогенат? — переспросил он. — Полное разрушение тканей?
— Да, по возможности полное…
— А что на стенках? Вы не обращали внимания?
Смолин оглянулся по сторонам, ища микроскоп. Не найдя, махнул рукой, схватил со стола стеклянную трубку, погрузил в сосуд, соскреб налет со стенки, вылил в часовое стекло[20] и поднес к свету.
— Дайте лупу, — сказал он отрывисто. — Посильнее. Так… эта хороша…
Он долго рассматривал бактериальную пленку. Потом бережно положил стекло на стол. Лицо его потеплело.
— Знаете, что это такое, Ольга Федоровна?
Ольга недоуменно пожала плечами.
— Здесь тысячи проростков филлофоры, — сказал он с возбуждением. — Вы только подумайте: из измельченной ткани развиваются растения. Вы понимаете, что это значит?
Ольга смутилась и отрицательно покачала головой.
— Сейчас все поймете. Позовите-ка Аркадия Петровича.
Ольга бросилась за Петровым. Когда они оба, запыхавшись, вбежали в лабораторию, Смолина там уже не было. Они нашли его в кабинете — за микроскопом.
— Вот вам, Аркадий, первый намек на то, что мог получить Николай Карлович, — сказал Смолин, поднимаясь из-за стола.
Петров бросился к микроскопу.
— Проростки! — воскликнул он, едва заглянув в окуляр. — Неужели?!
— Да нет, — усмехнулся Смолин, — пока еще не золотой водоросли. Это проростки обычной филлофоры.
— Аа-аа, — разочарованно протянул Петров. — А я — то подумал…
— Да, — филлофоры, Аркадий Петрович. Но эти проростки выращены не из зародышевых клеток, не из спор, а из размозженной ткани растения. Понятно?
— Не совсем… То есть… как размозженной?
— Так. Размозженной до полной потери структуры. Верно, Ольга Федоровна?
— Да, я растирала их в ступке, — до полной гомогенности[21], — ответила Ольга.
— Зачем? — недоверчиво спросил Петров.
Ольга покраснела, нахмурилась и опустила глаза.
— Так было нужно… Модификация метода…
— Понимаете, Аркадий Петрович, что это значит? — спросил Смолин. — Развитие растения из полностью разрушенной Ткани, из вещества, лишенного нормальной структуры! Это же подлинное развитие заново, — вот что это такое! А это перспектива воздействия! Торжествуй, Аркадий!
— Торжествую, Геннадий Демьяныч! — весело ответил Петров словами Счастливцева[22].
Управление развитием живых организмов — было мечтой нескольких поколений ученых, занимавшихся наукой о живой природе после Дарвина.
Из крохотного семечка мака возникает блеклая сизовато-зеленая листва и пышная шапка цветка. Это — развитие. Желудь, брошенный в землю, набухает, разрывает свою скорлупу, выбрасывает первые нежные листочки, пускает в почву первые тонкие корешки и растет, и тянется к небу тонкий стебель, который через сотню лет превратится в могучий ствол ветвистого дуба. Это тоже развитие. Из икринки выклевывается крохотная личинка рыбий малек. С писком пробивает скорлупу цыпленок, рождаясь из яйца. И это развитие. Все живое развивается. И все многообразие жизни — результат развития. Таков закон — один из великих законов природы, открытых в XIX столетии.
Учение Дарвина было подобно рассвету, который озарил землю и рассеял мрак, окутывавший все предметы. То, что казалось таинственным, загадочным, непостижимым, становилось простым, понятным и доступным для научного исследования. Закон развития — причина всех удивительных, безгранично разнообразных свойств жизни. И сущность этого закона в том, что любое живое существо неразрывно связано с внешним миром: оно получает из него пищу, оно использует для дыхания кислород из окружающей его атмосферы или воды, оно находит в окружающих предметах опору для своего тела, оно порождает новые живые существа, заселяя окружающую его среду. Окружающий мир — источник жизни любого живого существа — от крохотной былинки до могучего дуба. Малейшее изменение условий жизни меняет строение и работу органов живых тел: меняется рыбий малек, попав из пресной воды в соленую, меняется растение, попав с сухой почвы на влажную, меняется микроб, перейдя из тела низшего животного в тело человека. Вот откуда возникла мечта об управлении развитием!
Развитие изменяет все живое. Причина развития — изменения, вызываемые в живом организме изменениями в среде. Значит, чтобы улучшить живой организм в интересах человека, чтобы заставить лен производить волокно длиной не в десять, а в двадцать сантиметров, чтобы заставить яблоню приносить яблоки весом не в сто, а в семьсот граммов, — надо изменять ход развития, создавая соответствующие условия жизни. Это и есть управление развитием.
