– Семь кораблей, – ответил О'Мара, указывая Конвею на кушетку. – Охранение сперва решило, что они не представляют опасности, но просчиталось. В общем, все обошлось. Три удрали, а из четырех уничтоженных только один успел выпустить ракету – с химической боеголовкой, что весьма странно, потому что, если бы боеголовка была ядерной, от госпиталя не осталось бы и мокрого места. Мы не ожидали столь скорого их появления, и, признаться, они застали нас врасплох. Доктор, вам обязательно браться за этого пациента?
– Что? А, да-да, – отозвался Конвей. – Вы же знаете ДБЛФ. Любая резаная рана грозит им гибелью. У нас нет времени разыскивать врача, который прооперировал бы его за меня.
О'Мара фыркнул, проверил, как сидит шлем, и заставил Конвея лечь.
– То, что они напали на нас, яснее ясного говорит о том, какие чувства они испытывают по отношению к нам, – сказал он. – Однако вместо того, чтобы покончить с нами раз и навсегда, они применили химические боеголовки. Очень, очень странно. Между прочим, взрыв нам в известной степени помог: те, кто хотел остаться, остаются наверняка, а те, кого эвакуируют, наконец-то зашевелились. Дермод в восторге.
Дермодом звали командующего флотом мониторов.
– А теперь постарайтесь ни о чем не думать. По-моему, это вам вполне по плечу.
Особенно стараться Конвею не пришлось. Кушетка в кабинете О'Мары была такой мягкой, такой удобной. Он словно погружался в нее, утопал в ней…
Кто-то грубо толкнул его в бок. Послышался язвительный голос О'Мары:
– Здесь вам не спальня, доктор. Вот закончите со своим пациентом, тогда пожалуйста. В Приемном покое подежурит Маннон, да и вообще, госпиталь без вас не развалится, если только по нам не шарахнут атомной бомбой.
Конвей вышел из кабинета, ощущая в голове первые признаки раздвоения сознания. Мнемограмма представляла собой запись мозговой деятельности того или иного медицинского светила. Врач, который принимал ее, вынужден был фактически допускать в свое сознание другую личность. Мнемограмма передавала ему все воспоминания и весь опыт «донора», а отнюдь не одни лишь сведения медицинского характера. Редактировать мнемограммы и монтировать их было невозможно.
Впрочем, ДБЛФ были для человека не настолько чужими, как некоторые из тех существ, которые когда-то являлись «двойниками» Конвея. Хотя внешне они походили на гигантских серебристых гусениц, у ник было много общего с землянами. Например, эмоциональное восприятие музыки, природы или сородича противоположного пола было у обоих видов почти тождественным. А нынешняя пациентка Конвея к тому же любила мясо, так что насчет салатной диеты можно было не волноваться. И какая разница, подумалось Конвею, если его пугает передвижение только на двух ногах, если он начал ритмично выгибать спину при ходьбе? Когда он добрался до опустевшего отделения ДБЛФ и вошел в операционную, куда перенесли пациента, одна половина его мозга отнеслась к Мэрчисон как к Мэрчисон, а вторая – как к очередной хилой самке ДБДГ.
Все было готово к операции, но Конвей не спешил приступать. Благодаря поселившейся в его сознании личности великого келгианского медика он сейчас искренне сопереживал больной, серьезность состояния которой не подлежала сомнению, и сознавал, что ему предстоят часы тяжелой и тонкой работы. В то же время он знал, что устал, что глаза его так и норовят закрыться, что ему требуется огромное усилие даже для того, чтобы пошевелить пальцем. Нет, ему надо отступиться, иначе он просто-напросто прирежет пациентку…
– Мне нужен стимулятор, – проговорил он, подавляя зевок.
На мгновение ему показалось, будто Мэрчисон хочет возразить. На применение стимуляторов в госпитале смотрели косо. Использовать их разрешалось лишь в случае крайней необходимости. Однако затем она набрала шприц и сделала ему инъекцию – тупой иглой, да надавила так, словно стремилась проткнуть его насквозь. Конвею хватило и половины сознания, чтобы понять, что сестра не одобряет его поступка.
Инъекция подействовала почти незамедлительно. Конвей ощущал слабое покалывание в ногах, но зрение его вновь обострилось, и он почувствовал себя таким бодрым, как будто вышел из-под душа после десятичасового сна.
– А как другой? – справился он, разумея того ДБЛФ, которого оставил на попечение Мэрчисон в шлюзе отделения АУГЛ.
– Дыхание восстановилось, – ответила она, – но шок ещё сказывается. Я велела перенести его в отделение тралтанов, там есть старшие врачи…
– Хорошо, – похвалил Конвей. Ему хотелось, чтобы она уловила, как он ей признателен, но расточать комплименты было некогда. – Пожалуй, начнем.
За исключением узкого тонкостенного черепа в теле ДБЛФ костей не было. Толстый слой подкожных мышц служил им средством передвижения и предохранял внутренние органы. С точки зрения существа, наделенного скелетом, подобная защита была далеко не достаточной. Другим уязвимым местом ДБЛФ являлась сердечно-сосудистая система: кровеносные сосуды располагались у самой кожи. Разумеется, густой мех подшерстка не мог уберечь их от разрыва, когда в тело келгианина вонзилась металлическая пластина с зазубренными краями.
Рана, которую многие инопланетяне сочли бы неопасной, для ДБЛФ могла оказаться смертельной.
Конвей оперировал медленно и осторожно: удалил наложенный Мэрчисон коагулянт, зашил крупные сосуды, а мелкие, любое прикосновение к которым могло окончательно их разрушить, изолировал. Он переживал за пациентку, ибо знал, что её чудесный серебристый мех уже не будет таким, как прежде, – он пожелтеет и станет вызывать у самца-келгианина неодолимое отвращение Раненая медсестра была весьма привлекательной особой, и для нее подобный исход обернется сущей трагедией. Конвей надеялся, что она не настолько горда, чтобы не прибегнуть к процедуре наращивания искусственного меха, который, конечно же, не обладал роскошным отливом настоящего, но все же смотрелся лучше, чем гнусные желтые пятна…
Какой-то час назад самка ДБЛФ была бы для него всего лишь «еще одной гусеницей», о которой его обязывала заботиться только профессия. Зато теперь он докатился до того, что волнуется за её брачные перспективы. Да, с мнемограммой не соскучишься.
Наконец операция завершилась. Конвей связался с Приемным покоем, описал состояние пациентки, и принялся настаивать на срочной эвакуации.
Маннон сообщил ему, что в данный момент происходит загрузка пяти или шести кораблей, причем почти все они имеют палаты для кислорододышащих, и назвал номера двух ближайших шлюзов. Он сказал также, что за исключением нескольких тяжелобольных все пациенты классов с А до Г улетели или вот-вот улетят вместе с медицинским персоналом той же классификации, который вынужден был подчиниться приказу О'Мары, хотя зачастую – с явной неохотой.
