Через два дня он стал нужен смерти...
За окном белой больницы февраль метелит белым город, холод побелил мне лицо, сквозь кристаллы глаз всюду проник по белым ветвям нервов и вот я уже разъят, слит с ледяными подземными ключами, во мне белый холод небытия, а живые, теплые ходят наверху по траве, освещенные косыми лучами уходящего солнца, но мне туда уже никогда невозможно...
Так прошлое бьет по настоящему.
По-настоящему.
Глава двадцать четвертая
Той бессонной ночью и на следующий день сконцентрировалась, как в фокусе, моя прежняя жизнь и, озаренная новым, скрытым до того, смыслом, предстала предо мной. В такие моменты человек становится старше сразу на несколько лет - нет, он не стареет физиологически, а поднимается на новую ступеньку крутой лестницы, ведущей к вершинам человеческого духа. Для этого должно было случиться то, что случилось - я держал ответ перед самим собой. Горька чаша познания и гораздо легче, не заглядывая в темную бездну собственного "я", перекинуть через нее радужный мостик иллюзий и самоуспокоения. Тогда не поднимешься на следующую ступеньку, не ощутишь высоты и одиночества этой высоты - ответ все равно придется держать каждому перед собственной смертью.
Смертелен сон в ночи хрипевших
и не увидевших утра.
Чей это суд вершится сверху?
Чья кара в этот миг завершена?
Пора бы ей в лицо вглядеться,
пора бы четко различить
в пустых глазницах холод смерти
и с нею жизнь свою сличить.
Раз все в сравненье познается
пусть будет познано вдвойне!
Я - Человек.
А это - солнце!
И смерть противоречит мне.
Хватит о смерти. Что осталось после Титова? Пейте гематоген. Пейте весны витамины! Время его прошло, время мое проходит. Где оно время? Оно в старике, зачавшем моего отца, оно в моем отце, зачавшем меня, оно во взмахе крыла и капле воды, упавшей на скалу, оно в движении и пространстве. Проще простого лежать на кровати безответной любви и, как Нарцисс петь себе дифирамбы. Время в желтизне неисписанной тетради. Так возникает злость. Векторная внутрь. Чем лечить зубы? Чем лечить зубы, лучше их вырвать. У ребенка вырвали игрушку, у юноши - любовь, у мужчины - душу. Где лежит вырванное? У других. Только другие разве помнят об этом?
Я хочу жить. Наступило интересное время Новой Эпохи. Я -свидетель ее начала. День накануне был серым и усталым, и жизнь казалась такой же серой и усталой - в мелких заботах, невыспавшейся, раздраженной толкотне городского транспорта с запахом столовой и продмага. А завтра родился новый масштаб восприятия, масштаб третьего тысячелетия. Октябрь одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Человек протянул руку из своей колыбели в космос.
Нас посеяли
по вселенной
и мудро, и весело,
разбросали
в пространстве
в Млечный Путь,
как костер.
Жизни связь
из целебной плесени
разлилась
в зелень трав,
в голубой простор.
Пролетели мгновением
тысячи лет
время встать
из земной колыбели
и смести ускорением
тяготения груз.
Старт под рокот
и музыка дюз
время в космосе
сесть на качели.
И шагать
по бездонному полю,
по спиралям галактик,
сея разум
гуманный и вольный,
строя мир
в астральной оснастке.
Пали звезды,
пылая пастью
по-хозяйски,
как с пасеки,
собираю мзду.
Я Возничего
запрягаю властно
в узду.
Под кустами созвездий
я Рака ловлю
расклешенную бездну
с перцем,
солью
и смаком
люблю.
Гончий Пес
гоняет Медведиц
в мою сеть.
Вся Вселенная,
как селение.
Мирная звездь.
А из дали туманной
первозданна,
как Ева, улыбнулась мне
странно
звездоокая Дева.
Скинул конь
моих странствий
походное стремя.
Разорвалось
пространство.
И замерло
время.
Я сжигаем
желаньем
жарче
недр светил
знойный праздник
слиянья
нашу жизнь
освятил.
Я Творец!
Мира здание
в бесконечности
мироздания.
Вечной жизни
запал
не иссякнет
и не иссяк
и Вселенная на сносях!
И рожает рассветно
неизмеренного в парсеках
ЧЕЛОВЕКА.
Я стоял у окна диспансера и смотрел на желтые, оранжевые, красные, багровые, фиолетовые цветы морозных узоров на стекле, освещенные зимним закатом.
Да здравствует! жизнь! черт побери!
В этом наверняка был уверен чудак, лихо катавшийся с отвесных горок на одной единственной лыже, на которой горел масляной краской вписанный лозунг: "Кайф плюс скорость!"
И увиделось море, голубое дыхание, бирюзовая чаша, и увиделась девушка, идущая по песчаному берегу... Одинокая...
Немая...
Глава двадцать пятая
...Солнце в тот день было знойное, а море спокойное. По пустынному берегу шла девушка. Остановилась. Скинула платье, босоножки, бросилась в воду. Поплыла навстречу волнам, а прибой добрался до ее платья. Чья-то рука подняла его. Стоит парень.
Помахал платьем девушке:
- Эй!
Она обернулась, поплыла к берегу.
Парень сел на гальку. Платье рядом. Зажмурился от солнца.
Когда открыл глаза, увидел, что она вернулась и схватила платье. Парень тоже схватил, не отпускает:
- Э-э-э, нет... Я же спас его... Иначе утонуло бы... Не отдам... Как тебя зовут?.. Ну, скажи что-нибудь... Кто ты такая?
Треск разорванного платья. Замерли оба. Он смотрит на нее.
- Кто ты?
Вспыхнуло название фильма: НЕМАЯ.
Она опустила голову и, волоча платье, ушла по берегу. Он бросился за ней.
Море. Шум прибоя. Крики чаек. Две четкие тени на мокром песке.
- Я тебя не обидел?
Она пожала плечами.
- А как тебя зовут?
Она написала рукой на песке: МАРИНА. И посмотрела на него.
Он сказал: - Виктор.
И спросил осторожно: - А почему?
Она отвернулась. Потом быстро написала на песке: ВОЙНА.
Рев набегающей волны. Вздыбилось море. Стерло надпись.
Море, небо, солнце. Сквозь шум прибоя и крики чаек пробилась мелодия. Поет бесшабашный голос. Улыбаясь, смотрят друг на друга Виктор и Марина. Он встает и, дурачась, импровизирует пантомиму. Беззвучно смеется Марина.
Стихла мелодия. Зазвучала другая - медленная, ласковая. Он подошел, пригласил Марину на танец. Отрицательно покачивая головой, словно не веря, она приняла его приглашение.
Прекрасен их танец. Все ближе друг к другу лица. Ударила волна по камням, вздыбилась и медленно осела. Покрыто слезами, как брызгами морской воды, лицо Марины. Она закрыла лицо руками и ушла в тень, под обрыв.
Подошел Виктор, стер ладонью слезы с лица Марины. Схватила чайка рыбу, подняла вверх к солнцу свою добычу.
