Вторая причина растущего интереса к счастью несколько более тревожна, и она связана с технологией. До относительно недавнего времени большинство научных попыток в данной области предпринималось из-за желания узнать, что чувствуют другие или как-то повлиять на их чувства. Делалось это с помощью определенных институтов: психологических лабораторий, больниц, компаний, фокус-групп и прочего. Но теперь упомянутые вопросы больше не стоят на повестке дня. В июне 2014 года социальная сеть Facebook опубликовала научную статью, в которой детально рассказывалось об удачном опыте сотрудников одной компании: они смогли повлиять на настроение сотен тысяч интернет-пользователей, манипулируя их новостной лентой [15]. После публикации начали распространяться недовольные реплики о том, что все это было сделано в тайне и без согласия испытуемых. Но когда возмущение поутихло, гнев обратился в беспокойство: станет ли Facebook публиковать подобные материалы в будущем или просто продолжит эксперименты, не разглашая их результатов?
Отслеживание нашего настроения и наших чувств превращается в обязательное условие нашего физического окружения. В 2014 году компания British Airways использовала в качестве эксперимента «одеяло счастья», которое определяло состояние пассажира через мониторинг нервной системы. Когда последний расслаблялся, одеяло из красного превращалось в голубое, и экипаж самолета знал, что в данном случае им беспокоиться не о чем. Сегодня на рынке представлен целый ряд потребительских технологий для оценки и анализа самочувствия человека: это и наручные часы, и смартфоны, и «умная» чашка Vessyl, которая следит за тем, чтобы вы потребляли необходимое количество воды в течение дня.
Одним из фундаментальных неолиберальных аргументов в поддержку рынка было то, что он служит своеобразным огромным сенсорным прибором, считывающим миллионы индивидуальных потребностей, мнений и ценностей, превращая их в деньги [16]. Возможно, мы сейчас переходим на новый этап постнеолиберальной эпохи, в которой рынок больше не будет первостепенным инструментом для оценки состояния человека. Стоит средствам отслеживания счастья войти в наши будни, как появляются другие способы оценки чувств, которые могут даже глубже проникнуть в наши жизни, чем рынки.
Либералы традиционно считали, что частная собственность требует регулирования в целях безопасности общества. Однако сегодня нам приходится столкнуться с тем, что существенная часть надзора осуществляется для укрепления нашего здоровья, счастья, удовлетворения и чувственных удовольствий. Вне зависимости от мотивов, скрытых за этим, если мы считаем, что должны быть определены границы контроля за нашими жизнями, нам также следует обозначить лимит необходимого объема положительных эмоций, к которому мы стремимся. Любая критика вездесущего контроля за нами должна стать частью критики максимизации счастья, даже если при этом мы рискуем оказаться чуточку менее здоровыми, менее счастливыми и менее радостными.
Понимание этих тенденций в историческом и социологическом контекстах не означает само по себе, что их нужно отвергать или пресекать на корню. Однако такое понимание приносит огромную пользу: мы обращаем свое критическое внимание вовне, на мир, а не внутрь себя – на свои чувства, разум и поведение. Часто говорят, что депрессия – это «гнев, обращенный внутрь себя». По многим показателям наука о счастье – это критика, обращенная внутрь себя, хотя, казалось бы, позитивная психология и призывает нас «заметить» окружающий мир. Неустанное восхищение, приправленное огромным количеством субъективных чувств, возможно, всего лишь отвлекает внимание от более серьезных политических и экономических проблем. Вместо того чтобы пытаться изменить наши чувства, мы должны ту энергию, которую собирались для этого использовать, направить во внешний мир. Для начала стоит хотя бы скептически взглянуть на саму историю измерения счастья.
Глава 1
Что чувствуют люди
Однажды, сидя в лондонской кофейне Harper's на улице Холборн, молодой человек по имени Иеримия Бентам воскликнул: «Эврика!» Причиной его возгласа послужило не озарение, пришедшее из глубин разума (как в случае с Архимедом, сидевшим в бане), а фраза в «Эссе о правительстве», написанном Джозефом Пристли, английским религиозным реформатором и ученым. Звучала она следующим образом:
«Главное условие для блага и счастья большинства членов общества любого государства есть высокое качество выполнения всех обязанностей этого государства».
Это случилось в 1766 году, когда Бентаму исполнилось восемнадцать. В течение последующих шестидесяти лет он развил высказывание Пристли в широкое и влиятельное направление теории правительства – утилитаризм. По этой теории правильным действием называется то, которое приносит максимум пользы всему населению.
Нельзя сказать, что «эврика» Бентама оказалась настолько уж оригинальной. Да он никогда и не претендовал на звание создателя философского течения. Бентам находился под влиянием не только Пристли, но и шотландского философа Дэвида Юма [17], у которого он перенял понимание человеческой натуры и свою мотивацию к работе. Создание новых теорий и написание увесистых томов никогда особенно его не интересовали, а само по себе писательство не доставляло ему особого удовольствия. Бентама по-настоящему волновало то, каким образом идея или текст могут оказывать влияние на улучшение политического или социального положения человечества. Он считал, что «самое большое счастье самого большого числа людей» станет целью политики лишь в том случае, если будут разработаны инструменты, техники и методы превращения этой идеи в основополагающий принцип управления государством.
Бентама стоит воспринимать не как абстрактного мыслителя, а как исследователя, работавшего на границе между гуманитарными и техническими науками, и исходя из этого можно учиться понимать его. Он был интеллектуалом с классической английской неприязнью к интеллектуализму. Кроме того, он являлся правовым теоретиком, который считал, что большая часть права зиждется на бессмыслице. Его можно назвать и оптимистом и реформатором в эпоху Просвещения, отвергающим врожденные права и свободы человека. При этом Бентам был гедонистом, который утверждал, что каждое удовольствие стоит нам нервов. Рассказы о его личности сильно разнятся: кто-то описывал Бентама как человека небывалой сердечности и скромности, а кто-то говорил, что он был тщеславен и полон презрения.
Его отношения с отцом причиняли ему сильные страдания. Он рос слабым, тихим и нередко глубоко несчастным ребенком, страдающим от тирании своего родителя, который настаивал на его исключительности и заставлял с пяти лет учить латынь и греческий. Бентам ходил в Вестминстерскую школу, но чувствовал себя там не на своем месте, так как был самым маленьким среди мальчиков. В возрасте 12 лет он поступил в Оксфорд, где увлекся изучением химии и биологии. Однако университет сделал Иеремию еще более несчастным, нежели школа. Молодой человек превратил свою комнату в небольшую химическую лабораторию и всерьез начал заниматься естественными науками, всегда интересовавшими его. Если бы отец Бентама не был столь властным человеком, то эти занятия, несомненно, принесли бы юноше умственное удовлетворение, которого так жаждал его математический ум. Однако Иеремия родился в семье юриста, и отец настоял на том, чтобы сын пошел по его стопам ради перспективы достойного заработка. Таким образом, против своей воли Бентам стал барристером в лондонском Линкольнс-Инне.
Юриспруденция не сделала его счастливее, так же как и продолжающееся давление со стороны отца. Будучи от природы крайне застенчивым, Бентам воспринимал выступление в суде как пытку. Возможно, он продолжал мечтать о своей домашней химической лаборатории. И, несомненно, Бентам тосковал по духовной и физической близости, однако когда в двадцатилетнем возрасте он влюбился, его отец снова вмешался и заставил молодого человека прекратить отношения, потому что посчитал избранницу своего сына недостаточно богатой. Таким образом, в конфликте между любовью и деньгами исчисляемое победило неисчисляемое. Позже Бентам станет выступать за сексуальную свободу, в том числе и за принятие гомосексуализма, который он рассматривал как неизменную разновидность человеческого стремления к удовольствию [18].
Его карьера, начавшаяся с Линкольн-Инна, всегда являлась компромиссом между запретами отца, затрагивающими личную и профессиональную жизнь Бентама, и научными, а также политическими порывами, рождавшимися у него в душе. Право действительно стало областью, в которой Бентам стал знаменит, однако не так, как мечтал его родитель. Вопреки воле последнего, он критиковал закон, насмехался над его языком, требовал более разумных альтернатив и разрабатывал теории и методы, с помощью которых правительство могло бы преодолеть философский нонсенс своих абстрактных моральных принципов. Эта деятельность не принесла ему богатства, и в итоге Бентам впал в зависимость от денег своего отца, навсегда разочаровавшегося в своем отпрыске – неудавшемся барристере.
