По неведомым причинам большому начальству вдруг стало ясно, что совместная археологическая экспедиция в глубь Мексиканской пустыни, созданная для изучения остатков древних цивилизаций и только что согласованная с мексиканским правительством, не может состояться без участия никому не известного, недоучившегося студента Степана Гравова… Степана срочно вызывали в Москву…
В этот момент еще можно было остановиться, вспомнив о том, что за неожиданное исполнение заветных желаний, добытое не совсем обычным путем, цена расплаты может оказаться непомерно высокой. Но слишком шальной оказалась удача.
Кое-что Степан все же предпринял. Вернувшись из казахстанской экспедиции, перед тем как отправиться в Москву, он еще раз навестил агентство на улице Красикова и, разумеется, никого не нашел в старом мазаном доме. Объявление исчезло, жилец съехал, не оставив после себя ни адреса, ни следа.
Наверно, именно тогда Степан решил, что происшедшее можно не принимать в расчет, убедил себя в том, что инсценировка с договором была предпринята ради пятисотки, оставленной на столе, что все остальное ему почудилось и не имеет отношения к его удаче.
А в договоре, между тем, появился первый пункт, рыжими чернилами вписанный между строк…
Степан стоял на корме слишком долго для пассажира, уезжавшего в заграничную командировку, для человека, которого ждали впереди заманчивые цветные радости заморских стран.
Теплоход не спешил, он отползал от пирса медленно, как огромное, только что проснувшееся животное. Постепенно отдалялась кромка берега, ее уже закрывали волны тумана. Одна за другой рвались невидимые нити, протянутые между берегом и теплоходом. Вот исчезла, закрылась башенными кранами вышка маяка, и остался лишь печальный, протяжный звук ревуна. Вот померкли, потеряли четкость огни набережной. Степану казалось, что он слышит в звуках ревуна странные всхлипывающие звуки. Слишком уж определенно и отчетливо отдалялась и исчезала за бортом земля, слишком завершенной и окончательной выглядела вся процедура отхода…
Казалось, теплоходу никогда уже не удастся вернуться обратно, и он, Степан, видит родной берег в последний раз. Было ли это предчувствием или просто сказалась усталость последних дней, заполненных предотъездной суетой, — кто знает?..
Степан стоял, крепко стиснув поручень, и чувствовал, как чужим и далеким становится еще недавно такой знакомый и близкий берег.
Теплоход отошел от пирса за полночь, пассажиры давно угомонились, разошлись по своим каютам, и Степан был рад тому, что никто не нарушал в эти последние минуты прощания его одиночества.
Мерно рокотали машины, теплоход с трудом разрезал холодную стылую воду.
— Любуетесь родиной? — вопрос прозвучал слишком неожиданно. В двух шагах от него, небрежно попыхивая сигаретой, стоял завхоз экспедиции Лев Павлович Сугробов. С первого дня знакомства Степану не понравилась в этом человеке его манера о вещах серьезных говорить с непременной иронией и какой-то скрытой издевкой. Кроме того, Сугробов умел появляться в самое неподходящее время.
Выглядеть грубым в глазах малознакомого сослуживца, с которым, по всей видимости, придется провести не один день в чужой стране, Степану не хотелось, и потому он ответил сдержанно:
— А вы разве не испытываете хотя бы грусти?
— Я гражданин мира. Я думаю, родина у человека находится там, где ему хорошо, безбедно живется. Вот вы — другое дело. Вы ведь впервые в «загранке», если не ошибаюсь?
Он не ошибался, и почему-то Степан подумал, что Сугробову должны быть известны такие вещи из его, Степановой, биографии, о которых он не знает и сам.
— Вы правы, но именно поэтому я хотел бы остаться один, вы уж простите, — довольно сухо Степан попытался наконец избавиться от назойливого собеседника.
— Не обращайте на меня внимания. Вы можете считать, что меня вообще здесь нет. Но человеку в вашем положении трудно рассчитывать на полное одиночество.
— Что вы имеете в виду?
— Договор, который вы подписали, ничего более.
Степан почувствовал, как тревожное ожидание всех последних дней, подспудно копившееся в глубине его души, вырвалось наконец наружу.
Итак, его надежды не оправдались, это была не инсценировка, не игра, не шутка… Он попал в какую-то очень скверную историю с далеко идущими последствиями, и теперь его уже не оставят в покое. Оправдывались его самые худшие опасения, оправдывались слишком поздно, когда ничего уже нельзя изменить… Хотя почему, собственно, нельзя?
Прежде всего нужно было узнать, кто они, эти люди из таинственного агентства «Посредник», и для чего им понадобился именно он, недоучившийся студент Степан Гравов? Спрашивать Сугробова об этом, конечно, бессмысленно, и все же он решил попробовать…
— Раз вы знаете о договоре, вы, наверное, знаете и зачем я вам понадобился. Ведь не ради двадцати пяти процентов моего заработка организовало ваше агентство мое участие в этой экспедиции?
— Приятно иметь дело с догадливым человеком.
— Так что вам от меня нужно?
— Узнаешь в свое время. В договоре много разных пунктов, и все их придется выполнять. Придет время, и тебе о них напомнят, а пока просто жди, веди себя тихо, незаметно и не делай глупостей, нам известен каждый твой шаг.
Сугробов нагнулся, сплюнул в зашипевшую за бортом воду и ушел не простившись, словно потерял к Степану всякий интерес. Догадки, одна другой невероятней, роились в голове Степана: «Мафия по провозу наркотиков? Шпионская организация? Торговцы валютой?»
Скорее всего, ему следовало сразу же рассказать обо всей этой истории капитану корабля или руководителю экспедиции, но Степан слишком хорошо понимал, как нелепо прозвучит его рассказ о могущественном агентстве «Посредник», и потому попросту решил выждать, пока хоть что-то прояснится и у него появятся хоть какие-то доказательства. Не зря же они не оставили ему даже экземпляра договора… Легче всего принимать решения, не требующие немедленных действий.
После этого ночного разговора Сугробов стал держаться со Степаном, особенно когда они не были на людях, гораздо фамильярней, словно лишний раз хотел напомнить, какая тайна их связывала. Но всякий раз ловко уходил от ответа, когда Степан пытался хоть что-то разузнать о своей дальнейшей судьбе. Тогда, чтобы немного уменьшить пытку неизвестностью, Степан стал избегать Сугробова, стараясь как можно реже выходить из своей каюты.
Ему все еще казалось, что, если не замечать происходящего, делать вид, что все идет по-прежнему, жить станет проще и легче: так, как жилось ему раньше.
Весь рейс до мексиканского побережья превратился для него в один долгий, как год, день, наполненный запахами разогретого металла и масла, жарой низких широт и невеселыми раздумьями.
В Веракрус теплоход пришел поздно вечером. Окунувшись в суматоху разгрузки, Степан по-настоящему ощутил, что дорога окончена, что он действительно находится в чужой стране, лишь после того, как начались многочисленные таможенные формальности. У чиновника, с особенной тщательностью проверявшего документы пассажиров теплохода, образовалась длинная очередь. Стоя в ее хвосте, Степан заметил, что в зале никто никуда не спешил, кроме руководителя их экспедиции профессора Силецкого.
Степан все еще воспринимал происходящее как некую декорацию, словно сидел в кино и со стороны, почти безучастно и отстраненно, наблюдал за окружающим. Он все еще пытался себя убедить, что это несерьезно, не может быть серьезным. И только теперь как-то сразу вдруг почувствовал, что вокруг него — чужая страна. По своей ли глупости или по воле дельцов из «Посредника» он попал в Мексику. От этого факта уже не отделаться, его нельзя отбросить, нельзя забыть. Именно здесь он им для чего-то нужен. Скоро он узнает для чего, и тогда мы еще посмотрим…
От порта к отелю шла прямая как стрела улица. В самой ее середине раскинулись шумные ряды веракрусского базара, где диковинные южные фрукты россыпями лежали на земле, мирно соседствуя с разноцветными фигурками, вырезанными из дерева, с плетеными узорчатыми корзинами, с глиняными божками для туристов, точными копиями бесценных остатков тысячелетней старины, извлеченных из-под развалин ацтекских пирамид. Даже гортанные выкрики продавцов пульке не могли перекрыть рева ослов, утонувших в пыли и жаре задних дворов базара. Полыхающие всеми цветами красок наряды женщин словно подчеркивали скромные белые одежды мужчин — рубашка, полотняные брюки да неизменная широкополая шляпа. Впрочем, ближе к центру города одежда жителей Веракруса становилась вполне европейской. И все же если Степану хотелось экзотики, то вокруг ее было достаточно. Вот только непреодолимый барьер цветистого испанского языка словно провел невидимую черту между ним и этими людьми.
