Я направился к выходу. Сотня империалов приятно согревала меня сквозь карман.
– Погодите!
Я остановился.
– Ладно, вы правы. Меня зовут…
– Командир!!!
– Да брось ты, Джок. Мое имя – Дэк Бродбент, а этого невежу зовут Жак Дюбуа. Оба мы дальнобойщики, пилоты-универсалы: любые корабли, любые ускорения.
– Лоренцо Смайт, – скромно раскланялся я. – Лицедей и подражатель, член Агнец-клуба.
Кстати, когда я в последний раз платил членские взносы?
– Замечательно. Джок, хоть улыбнись для разнообразия! Ну как, Лоренцо, сохраните вы наше дело в секрете?
– Буду нем, как могила. Слово джентльмена джентльмену.
– Независимо от того, возьметесь ли?
– Независимо. Я свое слово держу; цел будет ваш секрет. Вот разве что меня допросят с пристрастием.
– Лоренцо, я прекрасно знаю, что делает с человеком неодексокаин. Невозможного мы с вас не спросим.
– Дэк, – торопливо встрял Дюбуа, – погоди. Надо хотя бы…
– Заткнись, Джок. Не люблю галдежа над ухом. Так вот, Лоренцо, для вас есть работа – как раз по части перевоплощений. И перевоплощение должно быть такое, чтоб никто – ни одна живая душа не смогла подкопаться. Вы это сможете?
Я сдвинул брови:
– Не понял – смогу или захочу? Вам, собственно, для чего?
– В курс дела введем вас позже. В двух словах – нам нужен дублер для одного весьма популярного человека. Загвоздка в том, что надо обмануть даже тех, кто его знает близко. А это немного сложнее, чем принимать парад с трибуны или вручать медали скаутам.
Он пристально посмотрел мне в глаза.
– Тут должен быть настоящий мастер, Лоренцо.
– Нет, – тотчас ответил я.
– Вот тебе раз… Вы же еще ничего толком не знаете! Если вас мучает совесть, так могу вас успокоить: тому, кого вы сыграете, вреда от этого никакого. И ничьих законных интересов не ущемляет. Мы вынуждены его подменять.
– Нет.
– Но, почему, черт возьми?! Вы даже не представляете, сколько мы можем вам заплатить!
– Не в деньгах дело, – твердо отвечал я. – Я актер. А не дублер.
– Ничего не понимаю! Туча актеров кормится тем, что копирует знаменитостей!
– Ну, это – шлюхи, а не актеры. Я так не хочу. Кто уважает людей, пишущих за других книги? Или художников, позволяющих другому подписаться под своей работой ради денег? В вас нет творческой жилки. Чтобы было понятней, вот вам такой пример: стали бы вы – из-за денег – принимать управление кораблем, пока кто-то другой гуляет в вашей форме по палубе и, ни бельмеса в вашем деле не смысля, называется пилотом экстра-класса? Стали бы?
– А за сколько? – фыркнул Дюбуа.
Бродбент метнул в него молнию из-под бровей.
– Да, похоже, я вас понимаю.
– Для артиста, сэр, первым делом – признание. А деньги – так… Подручный материал.
– Уф-ф! Ладно. Ради денег вы за это браться не хотите. Что касается признания… Если, скажем, вы убедитесь, что никто кроме вас тут не справится?
– Может быть. Хотя трудновато вообразить подобные обстоятельства.
– Зачем воображать. Мы сами все объясним.
Дюбуа взвился с дивана:
– Погоди, Дэк! Ты что, хочешь…
– Сиди, Джок! Он должен знать.
– Не сейчас и не здесь! И ты никакого права не имеешь подставлять всех из-за него! Ты еще не знаешь, что он за птица.
– Ну, это – допустимый риск.
Бродбент повернулся ко мне. Дюбуа сцапал его за плечо и развернул обратно:
– К чертям твой допустимый риск! Дэк, мы с тобой давно работаем в паре, но если сейчас ты раскроешь пасть… Кто-то из нас уж точно больше ее никогда не раскроет!
Казалось, Бродбент удивлен. Глядя на Дюбуа сверху вниз, он невесело усмехнулся:
– Джок, старина, ты уже настолько подрос?
Дюбуа свирепо уставился на него. Уступать он не хотел. Бродбент был выше его на голову и кило на двадцать тяжелей. Я поймал себя на том, что Дюбуа мне, пожалуй, симпатичен. Меня всегда трогала дерзкая отвага котенка, бойцовский дух бентамского петушка, или отчаянная решимость «маленького человека», восклицающего: умираю, но не сдаюсь! И так как Бродбент, похоже, не собирался его убивать, я решил, что Джоком сейчас подотрут пол.
Вмешиваться я однако не собирался. Всякий волен быть битым, когда и как пожелает.
Напряжение, между тем, нарастало. Вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу:
– Молоток!
Затем повернулся ко мне и спокойно сказал:
– Извините, мы вас оставим ненадолго. Нам бы тут… кое о чем переговорить.
Номер, как и все подобные номера, был оборудован «тихим уголком» с видео и «автографом». Бродбент взял Дюбуа под локоть и отвел туда. Между ними сразу же завязалась оживленная беседа.
В дешевых гостиницах такие «уголки» не всегда полностью глушат звук. Однако «Эйзенхауэр» – отель-люкс, и оборудование, конечно, имел соответствующее. Я мог видеть, как шевелятся их губы, но при этом не слышал ни звука.
Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим «чтецом мыслей», и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. «Читая» мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещен, и пользовался… Ну, это неважно. В общем, по губам я читать умел.
Дюбуа говорил:
– Дэк, ты безмозглый, преступный, неисправимый и совершенно невозможный лопух! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан – считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!
Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Не считая естественного сознания своей гениальности, всегда считал себя человеком, в общем-то, скромным…
Бродбент: «…неважно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!»
Дюбуа: «Ну так привези сюда дока Скорциа, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел, и пока мы на Земле!»
Бродбент: «Но Скорциа сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтоб он сотрудничал с нами, понимаешь, со-трудничал! Сознательно!»
Дюбуа фыркнул:
– Какой там «сознательно» – ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору?! Да, с виду он вылитый шеф, черепушка такой же формы… А остальное? Нервишки не выдержат, сорвется и все испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, – ему до актера, как окороку до свиньи!
Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он «пустил петуха», он не был бы оскорблен сильнее. Но в мою пользу безмолвно свидетельствовали Барбедж и Бут, и я спокойно продолжал полировать ногти. Однако про себя решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля-Дюбуа сперва смеяться, а затем – плакать, и все это – в течение двадцати секунд. Я подождал еще немного, поднялся и направился в «тихий уголок». Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:
