Девушка вспыхнула и приблизилась к Эйрис. Та встала, крепко сжимая горлышко, и предупредила:
— Будь осторожна. Теперь я вооружена.
— Этим? Против меня? — фыркнула джелийка. — Сядь.
Эйрис опустилась на траву, рядом присела на корточки джелийка. Ее напряженный взгляд излучал тепло.
— Делизийка, зачем ты спасла меня?
«Эйрис, зачем ты рисковала жизнью своего ребенка?»
Тон вопроса был тот же. Кольцо обвинителей, отцов города, освещенных мерцающими разноцветными лучами, струящимися сквозь окна зала Совета, расписанные матерью Эйрис, и джелийская сестра-легионер, присевшая на корточки у края скалы, едва различимая в сгустившейся темноте, чем-то походили друг на друга. Они говорили с ней одинаковым тоном. Эйрис вновь мрачно захохотала. Какая разница, придется ли ей умереть от руки этой девушки или от холода и сырости вельда? К чему пытаться оборвать этот смех? Но, как ни странно, смех затих сам собой. Эйрис предпочла жизнь.
— Какая разница, зачем я спасла тебя; главное, я сделала это.
Девушка пытливо смотрела на нее черными глазами и молчала.
— Я спасла тебе жизнь. Теперь мы стоим на одном клинке чести, — сказала Эйрис.
Девушка сплюнула в ответ на это заявление; наверное, оно показалось джелийке богохульством. Как это ей, стеклодуву, удается все время богохульствовать?
— Кодекс легионера не распространяется на делизийцев, — произнесла наконец девушка.
— Ты уверена? Тогда ваш кодекс недостоин называться кодексом чести.
— Делизийка говорит о чести? — девушка демонстративно плюнула в огонь.
Тлеющие угли задымились.
— Наши города не воюют. По крайней мере сейчас. Значит, мы стоим на одном клинке. Что свободно дано, пусть свободно вернется.
Джелийка внимательно изучала ее. Эйрис заставила себя взглянуть на происходящее глазами сестры-легионера: подданная Делизии, грязная, несмотря на то, что река рядом. Три года назад Делизия и Джела воевали, потом установилось хрупкое перемирие, которое ураган войны грозил смести уже на будущий год. Всему этому можно было противопоставить только примитивное понятие девушки о воинской чести. Она не станет размышлять. Ей проще убить делизийку и закончить спор.
Пальцы Эйрис крепче сомкнулись на горлышке разбитой бутылки Эмбри.
Девушка чертыхнулась и, извергнув поток смачных солдатских ругательств, спросила:
— Ты требуешь клинка чести?
— Я спасла твою жизнь.
— Ты не сказала, зачем!
— Честь не требует этого.
— Слишком много ты знаешь о чести воина, делизийка.
Эйрис поняла, что джелийка собирается произнести слова клятвы, и испугалась. Не кинь она бутыль, не торгуй цех с Джелой и не узнай она кое-что о кодексе чести легионеров, будь джелийка постарше или окажись она мужчиной…
— «Мы стоим на одном клинке», — раздраженно начала девушка, чеканя каждое слово клятвы, — «связанные…» Встань, потаскушка! «Мы стоим на одном клинке, связанные честью самой жизни. Что свободно дано, пусть вернется свободно. Только дети могут принять силу другого и не быть обязанными, если же кто-то другой не вернет свой долг — да уменьшатся его силы, да превратится он в калеку. Никто не может свободно распоряжаться своей силой, если только он не расходует жизнь на служение плоти. Что свободно дано, пусть вернется свободно». Скажи, что ты требуешь взамен, грязная пожирательница падали.
— Твою защиту в течение одного цикла путешествия. Эти три ночи и три дня, тогда мы будем в расчете.
Джелийка нахмурилась. Клятва обязывала ее только однажды спасти этой женщине жизнь, как спасла ее та, но тогда девушке пришлось бы сопровождать Эйрис, пока не представится такая возможность, а джелийке этого совсем не хотелось. Эйрис знала, что легионеры могут предложить другой способ исполнения клятвы чести. Если бы не существовало такой возможности, скоро все они запутались бы в причудливо пересекающейся паутине присяг и клятв.
При всем при том ей никогда не приходилось слышать о джелийском легионере, который не сдержал бы слова чести. Только смерть, естественная или от руки врагов либо своих соотечественников, таких же решительных и несгибаемых, могла помешать им. «Джела для верности, Делизия для предательства», — пронеслось в голове у Эйрис. Эту пословицу часто повторяли и в самой Делизии. Эйрис вспомнила Совет города и усмехнулась.
— Я принимаю твое требование, — угрюмо согласилась девушка. — Куда ты направляешься?
— К Серой Стене.
— Зачем? — Джелийка подалась вперед.
— Я не обязана рассказывать тебе.
— Как хочешь. — Сестра-легионер нахмурилась. — Но неужели ты надеешься, что тебя возьмут за Серую Стену?
Эйрис посмотрела на нее и медленно произнесла:
— Ты ведь тоже идешь туда, к Стене.
— Они принимают только солдат и легионеров, делизийка.
Эйрис не слышала об этом. Делизию наводняли совершенно противоречивые истории о Серой Стене, дополняемые и подогреваемые слухами о войне с Джелой. Делизийцам не хотелось пускаться в путешествие просто для того, чтобы проверить все эти сплетни; лучше наживаться на том, что проверить нельзя. Однако ей не доводилось слышать, что ступить за Стену могут только легионеры и солдаты. Если это действительно так…
Если это действительно так, то ей некуда больше идти.
— Меня не волнует, попадешь ли ты за Стену, — продолжала джелийка. — Твое требование принято. Я буду защищать тебя до самой Серой Стены. Но мы попадем туда задолго до конца этого цикла. Только безвольный делизиец может тащиться туда так долго. Сейчас мы отдохнем, а потом будем идти весь Темный День, или пока у тебя хватит сил. К Стене подойдем к концу Первоутра или, самое позднее, в начале Легкого сна. Но я не сплю возле костров, чтобы каждая тварь меня видела, и не делю постель с проститутками. Я буду защищать тебя, делизийка, но спать и передвигаться ты будешь одна. Если понадоблюсь — зови.
— Подожди! Как тебя зовут?
— Джехан. Какое еще оружие у тебя в мешке?
— Никакого.
— Одна и без оружия посреди вельда? — фыркнула джелийка.
— Да.
— Ну тогда к чему так беспокоиться? Мне нужно что-нибудь получше, чем этот нож.
Сестра-легионер протянула руку к мешку Эйрис, та не могла помешать ей и покорно смотрела, как Джехан роется в ее вещах. Она искала оружие, которого там не было, но ей удалось нащупать другой предмет. Джелийка извлекла его наружу и открыла рот. Перед ней оказалась стеклянная скульптура — двойная спираль, наполовину голубая, наполовину красная.
Синий цвет постепенно переходил в индиго, потом в пурпур, затем следовал малиновый и, наконец, красный. В тусклом лунном свете спираль казалась совершенством, в котором не было ни малейшего изъяна.
