– Дьявол, – поправляет Писатель.
– Эйнштейн говорил – «бог», а имел в виду природу
– А манихейцы говорили – «дьявол», и имели в виду дьявола. Так вот ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он как спрятал вашу истину в самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете – то в одном месте, то в другом. В одном копнули – ага, ядро состоит из протонов. В другом месте копнули – красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот мой дьявол – другое дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с нею что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо. Возьмите там какой-нибудь закон Архимеда… С самого начала он был правильный, и сейчас он правильный, и всегда будет правильным. Каждый может его проверить, пожалуйста. А стоит взять какой-нибудь расписной горшок восьмого века… Да в восьмом веке в него объедки кидали, а нынче он в музее стоит и вызывает восхищение лаконичностью рисунка и неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не выясняется, что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул в раскоп для сенсации… И форма у него осталась неповторимой, и рисунок лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает…
– Ну, вы неправы, – говорит Профессор. – Вы говорите о профанах и снобах…
– Ничего подобного, – говорит Писатель. – Я говорю о горшках. Я сам двадцать лет леплю такие горшки. И поскольку я писатель достаточно известный, то они восхищают книголюбов лаконичностью рисунка и неповторимостью формы. А лет через десять придет мальчик и в простоте душевной заорет про голого короля… А через сто лет – кто его знает? – явится другой мальчик и заорет «эврика!» по моему поводу. Что, и такие случаи бывали…
– Господи, – произносит Профессор. – И вы об этом все время думаете?
– Первый раз в жизни. Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно.
– Я имею в виду, что невозможно, наверное, писать, например, роман и все время думать, как он будет читаться через сто лет…
– Конечно, невозможно. А с другой стороны, если его не будут читать через сто лет, на кой черт его писать..
– А деньги! – со злостью замечает проводник. – Ты за него не беспокойся, Профессор, ни о чем таком он не думает. О бабах он думает, о скачках, вот и все его размышления… Истина! Ты его лучше спроси, сколько ему за строчку платят!
Пауза. Потом Профессор тихонько говорит:
– Если все это так просто, то зачем он с нами в Зону пошел?
– Тихо… – говорит проводник.
Дрезина замедляет ход. Впереди из тумана надвигается какое-то полуразрушенное станционное строение.
– Приехали. – Проводник спрыгивает на шпалы. – Отдых!
– Фу-ты! – произносит Писатель, распрямляясь. – Ну теперь-то хоть можно хлебнуть?
На газете, расстеленной поверх платформы, стоят термос с кофе, бутылка спиртного, развернуты пакеты со снедью. Все трое усердно жуют, прихлебывая из складных стаканчиков. Теперь уже совсем светло, но туман не рассеялся, он такой же густой, как и раньше, только не молочно-белый, а зеленоватый.
– Вы для меня оба новички, – говорит проводник. – Я вас в Зоне не видел и ничего хорошего от вас не жду. Вы меня наняли, и я постараюсь, чтобы вы остались живы как можно дольше, а поэтому не извольте обижаться. Церемониться некогда. Буду просто лупить чем ни попадя, если что не так.
– Только, пожалуйста, не по левой руке, – говорит Писатель.
– Почему?
– Она у меня сломана в детстве. Я ее берегу.
– А… – Проводник усмехается. – А я думал – ты левша, пишешь левой. Ладно, тогда буду по голове. Как она у тебя с детства?
– Уж очень вы с нами суровы, – говорит Писатель и тянется к бутылке.
Проводник перехватывает бутылку, накрепко завинчивает пробку и сует бутылку в карман куртки.
– Эхе-хе-хе-хе, – произносит Писатель и наливает себе кофе.
– Тихо как, – говорит Профессор. Он задумчиво курит, прислонившись спиной к борту дрезины.
– Здесь всегда тихо, – говорит проводник. – До пулеметов далеко, километров пятнадцать, а в Зоне шуметь некому.
– Неужели пятнадцать километров? – говорит Профессор. – Я и представления не имел, что можно так углубиться.
– Можно. Углублялись. Сейчас вот туман разгонит, увидишь, как они тут углубились.
Длинный скрипящий звук доносится вдруг из тумана. Все, даже проводник, вздрагивают.
– Что это? – одними губами произносит побледневший Писатель.
Проводник молча мотает головой.
– А может быть, это все-таки правда, что здесь… живут? – говорит Профессор.
– Кто? – презрительно бросает проводник.
– Не знаю… Но есть легенда, будто какие-то люди остались в Зоне…
– Болтовня это, а не легенда, – обрывает его проводник. – Никого здесь нет и быть не может. Зона это, понятно? Зона!
На протяжении этого разговора Писатель вертит головой, переводя взгляд с одного на другого. Он все еще бледен, но постепенно успокаивается.
– Я, конечно, понимаю, – говорит он, – что Зона – это именно Зона, а не лоно, не два газона и не три, скажем… э… бизона… Но на всякий случай я с собой кое-что прихватил.
– Что прихватил? – проводник уставляется на Писателя неподвижным взглядом. – Что ты там еще прихватил, чучело?
Писатель многозначительно похлопывает себя по заду.
– Дай сюда, – говорит проводник и протягивает руку.
– Зачем?
– Дай сюда, говорю!
Писатель колеблется. Выражение многозначительного превосходства сходит с его лица.
– В Зоне стрелять не во что, дурак, – говорит проводник. – Дай свою пушку.
– Не дам, – решительно говорит Писатель, но сейчас же добавляет тоном ниже: – Мне нужно, понимаете?
– Понимаю, – говорит проводник неожиданно мягко. – Только на самом деле ничего такого тебе там не понадобится. Если долбанет тебя по-настоящему, то ничего тебе уже не поможет. А если прикует тебя или, скажем, прижжет, то я тебя вытащу. Мертвого – да, брошу. Ну, а живого – вытащу. Это я тебе обещаю. Зря денег не беру. Давай.
Писатель нехотя вытаскивает из заднего кармана крошечный дамский браунинг.
– Там всего один заряд, – бормочет он. – В стволе.
– Поня-атно… – Проводник выщелкивает патрон и небрежно бросает оружие на шпалы. – В Зоне стрелять нельзя, – говорит он поучительно. – В Зоне не то что стрелять – камень иной раз бросить опасно. А у тебя? – обращается он к Профессору.
Тот берется двумя пальцами за край воротника куртки.
– У меня на этот случай ампула.. – говорит он виновато.
– Чего-чего?
– Ампула зашита. Яд.
Проводник ошеломлен.
– Ну-ну, ребята!.. Нет, это… Вы что сюда – помирать пришли? Облегчиться никто не хочет? – Он соскакивает на шпалы. – Смотрите, потом, может, и некогда будет. Или негде…
