– Дождь, - повторил он. - Я очень давно не видел дождя. Там не было дождей.
– Почему? - спросила я.
– Не знаю. Не было…
Быстро темнело, и мы сидели, не зажигая света. Я обняла его за плечи.
– Не надо, Руженка, - сказал он тихо.
Я почувствовала под пальцами его пустой рукав.
– Не говори глупостей!
– Но это, наверное, очень неприятно.
– Не говори глупостей, - повторила я. - Лучше помолчи.
– Мы и так все время молчим…
Ветер колыхнул поднятую штору, и было слышно, как сзади в комнате зашуршала бумага.
– Как здорово - ветер! - сказал Валя и закрыл глаза.
– Ветра там тоже не было? - спросила я. Я прижалась лицом к его плечу.
– Тебя там не было, - услышала я.
В городе зажглись огни, тучи стали красноватыми и опустились еще ниже. Сразу хлынул дождь и забарабанил по стеклам.
– Хочешь, я закрою балкон?
– Ой, не надо! Сиди! - сказал он и очень больно стиснул мои пальцы.
– Валька! - прикрикнула я.
Он отпустил мою руку.
– Прости, Руженка, я не хотел…
Я посмотрела ему в глаза.
– Ты стал какой-то железный, - сказала я. - Твердый, как полено. И ужасно сильный.
– Так и должно быть, - усмехнулся он. - Я стал невозможно сильный. Все калеки сильные.
– Какая чепуха! Это не оттого…
– Да, не оттого, - согласился он, - Это от перегрузок.
– Не надо, - попросила я. - Не надо рассказывать. Подожди…
Я снова прижалась лицом к его плечу. Дождь все шел. У балконных дверей скопилась лужица, и струйка черной воды медленно поползла в комнату. Я снизу вверх поглядела на Валю. Он смотрел на черную струйку остановившимися глазами.
– Не надо, - прошептала я. - Не надо вспоминать. Постарайся сегодня ничего не вспоминать. Не будем сегодня вспоминать.
– Очень жалко Сергея, - медленно сказал он.
– Очень. Он был такой славный…
– Он был замечательный, - сказал Валя.
Я вспомнила Сергея, как всего год назад он приходил к нам, и другие межпланетники приходили к нам и ночи напролет кричали друг на друга на ужасном русско-французско-китайско-английском жаргоне, говорили о теории тяготения, о тау-механике, о каких-то специальных разделах математики. Я и не пыталась понять что-либо, а ведь они тогда обсуждали планы этого необыкновенного опыта.
Нет, ничего нельзя забыть. Не забыть, как тот отвратительный толстяк сказал: "Петров просто испугался. Это бывает в Пространстве". Как приходил Саня Кудряшов и сидел вечерами, согнувшись у стола, жалкий и страшный. Я знала, что он так любит, что страшно сидеть с ним рядом, и думала, что это судьба. А Саня однажды сказал: "Ведь он мог просто погибнуть, Ружена. Просто погибнуть в самом обычном рейсе". Он сказал так, потому что хотел утешить меня, но я его до сих пор не могу простить. Я все время хотела быть одна. Рядом со мной кипела огромная прекрасная жизнь, мои родные люди учились, любили, строили, а я не могла быть с ними. Я перестала петь, никуда не выходила, ни с кем не разговаривала. Я завидовала. Или, может быть, я надеялась. Вероятно, с самого начала в глубине души я надеялась, что Валя может совершить невозможное. Разве это можно забыть? И вот он вернулся.
Валя встал, подошел к балкону и закрыл дверь. Я сказала:
– Будем пить чай. Хочешь?
– Угу… Еще как!
Он прошел через комнату и включил свет.
– Ничего не изменилось, - сказал он оглядываясь. - Будто и не было этих семнадцати лет.
– Только сто восемьдесят семь дней, - поправила я. - И семь часов в придачу.
– Да, конечно…
Глаза у него заблестели, и он стал похож на прежнего Валентина Петрова. Он был таким же много лет назад, в Дао-Рао, где мы познакомились во время подводной охоты. Никакой рыбы не было, мы просто постреляли из электрических ружей по водорослям, а потом долго сидели на песке и разговаривали. Он был веселый, стремительный и все время острил. Видно было, что он очень хочет понравиться, но понравился он не сразу. Он понравился, когда перестал острить.
Я принесла чайник, накрыла на стол и налила ему в его любимую чашку черного фарфора. Я села напротив и стала смотреть, как он пьет.
– Замечательный чай, - похвалил он. - Только ты умеешь делать такой.
– Я совершенно не умею делать чай, - сказала я. - Я в этом ничего не понимаю.
– Порта варил удивительный кофе, - сказал Валя.
И он стал рассказывать, как Порта варил кофе и они вшестером пили кофе из маленьких чашечек, которые Порта возил с собой во все свои экспедиции. Кофе был горячий и черный, и было удивительно вкусно отхлебывать его маленькими глотками и заедать сливовым вареньем, и Порта сокрушался, что на корабле нельзя курить. Он говорил, что кофе состоит из кофе, варенья и табачного дыма, но никто ему не сочувствовал, потому что из всех шестерых курил он один. Вахтенный загонял его в ванную и ставил под вентилятор, и Порта сидел там в мрачном одиночестве и злился. Но он ничего не мог поделать - таковы были правила.
– Он ужасно сердился, - повторил Валя. - А потом, когда начались перегрузки…
Он замолчал и уткнулся в чашку.
– Ну? - сказала я.
– Потом он уже не сердился… - проговорил Валя. - Налей мне еще.
– Нет уж, - сказала я, - теперь ты рассказывай. Ты ведь еще ничего не рассказывал. Рассказывай про перегрузки.
Валя уставился на мои руки, пока я наливала ему чай.
– Слушай, ты сто лет не поила меня чаем.
– Рассказывай про перегрузки, - потребовала я. - Очень были большие?
– Перегрузки были ой-ей-ей, - сказал он. - Как об этом расскажешь? Это надо испытать.
– Очень интересная и исчерпывающая информация. Ой-ей-ей - это значит раза в три-четыре?
– Угу, - подтвердил он.
Он сидел ссутулившись, глядя в скатерть.
– Валя! - окликнула я.
Он очнулся не сразу. Вероятно, он глядел на то, что мне никогда не увидеть. В раскрытом вороте рубашки темнела его сухая коричневая грудь с выступающими ключицами.
– Мы большие молодцы, - медленно проговорил он. - Мы настоящие звездолетчики.
– Валя, - сказала я, - как вам удалось вернуться так быстро?
Он поднял голову и улыбнулся. У него снова заблестели глаза.
– Я очень хотел этого, Руженка, - сказал он. - Я очень люблю тебя, потому я вернулся так быстро. Ну и, конечно, немного физики.
– Меня интересует как раз физика, - сердито сказала я.
– А как ты сама думаешь?
Я стала вспоминать мою школьную физику. Я никогда после школы не интересовалась физикой, но я добросовестно пыталась вспомнить.
– Ты говорил, что локальное время перелета - семнадцать лет?
– Да.
– Но земное время перелета - шесть месяцев, - нерешительно сказала я. - И вы шли на возлесветовых скоростях. Значит, релятивистские эффекты были велики… Но ведь специальная теория относительности дает обратный эффект. На Земле должно было пройти больше времени, чем на вашем корабле. И потом… Погоди, по-моему, специальная теория относительности здесь вообще неприменима. Вы же шли с перегрузками, все время с ускорением. Поэтому вы все время находились в гравитационном полете. Так?
