– Пока не приходил? – спросил он Сострадание и Сострадание тихо заскулило. – Я боялся, что опоздаю, пришлось повозиться. Брось скулить.
Наверное, он задерживается, он обязательно сейчас прийдет.
День шел и клонился к вечеру. Сострадание лежало рядом. Мейстер говорил с ним, как говорят с обыкновенной собакой. Оно не понимало и заглядывало хозяину в лицо с безнадежностью во взгляде.
– Мы с ним похожи, – говорил Мейстер, – я чувствую его порывы, я понимаю.
Мне повезло, понимаешь ты, в бессмысленно огромном мире встретить человека который зовет тебя и откликается на зов. Тебе не услышать этого, ты одиноко по природе и даже твои две головы всегда мыслят противоположно. Мне тяжелее, я часть большого зеркала, разбитого на мелкие кусочки. Как нас ни составляй, мы не срастемся, но тоска о единстве… Прекрати выть.
В шестом часу вечера появился вор. Он был в новом костюме, который выглядел великоватым.
– Я уже изготовил подарок для тебя, – сказал Мейстер. – Я изготовил знание из солнечного луча. Во-первых, потому что знание это свет, как всем известно, во-вторых…
– Мне уже достаточно знания, – сказал вор. – Я пришел попросить денег.
Сейчас они мне нужнее. Вам ведь ничего не стоит создать деньги из пустоты.
Сострадание привстало и начало громко выть, глядя на Мейстера. Потом бросилась на вора и обвило его прозрачными лапами, которые вдруг стали похожи на щупальца. Охвачен Сотраданием, вор продолжал:
– Мне очень жаль, но так сложились обстоятельства. Деньги мне сейчас нужнее. Не стоит расстраиваться из-за меня. Я не стою ни одного, и самого малого, движения вашей души. Ведь я просто обыкновенный человек. Я просто червь, который возвращается в свой прах. Того знания, которое я получил от вас, для меня слишком много. Я не знаю что с ним делать. Оно мучит меня. Оно как болезнь и каждый видит, что я болен. Я уже не могу говорить с друзьями, они ненавидят меня за то, что я вижу их. Я стал перпендикулярен течению жизни. Я стал совсем одинок. Я как кусочек, отбитый от зеркала и втоптанный в грязь. Но вы дали мне память о зеркале, к которому я все равно не прирасту. Я чувствую себя прокаженным. Я вижу такие ужасы жизни, которые не в моих силах исправить или понять. Раньше, когда я был слеп, это меня не волновало. Я ни за что не согласился бы расстаться с полученным знанием, но получить новое – это для меня слишком.
Мейстер развязал мешочек и знание, полученное из солнечного луча, с легким шелестом упорхнуло, осветив на прощание комнату. Несколько заблудившихся бликов еще плясали на стенках графина.
– Ты хочешь денег? – спросил он. – Тогда бери их.
– Если смогу?
– Сможешь.
Он создал из пустоты пачку банкнот и положил их в мешочек. Сострадание обрвало вой на полуноте и начало замерзать, как замерзает обыкновеная вода в проруби с наступлением зимней ночи.
Затем бросил мешочек в окно.
– Я не хочу, – тихо сказал вор.
– Иди.
Сострадание окаменело. Сейчас оно ничем не отличалось от гипсовой статуи, к тому же, статуи топорной работы. И казалось невозможным, что оно только что двигалось и издавало звуки. Вор начал танцевать.
– Скорее, – сказал Мейстер, иначе деньги заберет кто-нибудь другой.
Вор сделал полкруга по комнате и бросился в окно. Мейстер посмотрел вниз, на улицу. Над жаркими асфальтами дымилось вечернее солнце. Тело лежало неподвижно и лицом вниз. Рука тянулась к желтому мешочку. Начинали собираться прохожие и неоторые показывали пальцами на окна верхних этажей. Сострадание оставалось мертвым. Впрочем, люди говорили, что еще долго слышали у этого места вой, похожий на вой собаки.
