— Бернар мне говорил, что на обратном пути…
— Ты его видел? Когда?
— Вчера.
— А когда он вернулся?
— Позавчера ночью, и как раз с орбиты Нептуна. Он мне тоже говорил, что, видимо, их что-то отклонило…
— Насколько? И куда?
— Я его не спросил. Он прибежал буквально на секунду и исчез. Но этим летом он обещал приехать.
— Этим летом! Вы слышите? Этим летом! Пошли ему телеграмму, чтобы приезжал немедленно со всем своим экипажем и бортовым журналом. Сын садовника съездит на почту. Может быть, в этом разгадка тайны? Этим летом! Да что ты стоишь? Скорее!
Я выскочил из обсерватории, набросал телеграмму, и малыш Бенуа убежал с ней в деревню. Но я так и не знаю, дошла эта телеграмма до Бернара или нет.
Когда я добрался до дома дяди, все приглашенные к обеду были уже в сборе. Прежде всего я поздоровался с Вандалем, который был моим учителем, когда я еще готовился к экзаменам на аттестат зрелости. Высокий и сутуловатый, он был совершенно сед, хотя ему шел всего сорок пятый год. Он представил меня своему другу Массакру, низенькому чернявому человеку с округлыми плавными жестами, и Бреффору, костистому верзиле, мрачноватому и молчаливому.
В семь двадцать появился хозяин дома со своей свитой. В семь тридцать мы сели за стол.
Если не считать озабоченных лиц моего дяди и Менара, обед прошел весело. Даже Бреффор не без юмора рассказал, как ему едва-едва удалось избежать весьма почетной, но не слишком приятной женитьбы на дочери вождя одного племени на Огненной Земле. Что касается меня, то я был целиком поглощен Мартиной. Когда она была серьезна, ее лицо походило на ледяной мрамор статуи, но когда смеялась, откидывая назад голову и отбрасывая тяжелую копну волос, бог мой, как сверкали ее глаза и как она была хороша!
Но в тот вечер мне недолго пришлось наслаждаться ее обществом. В восемь пятнадцать дядя встал из-за стола и кивнул Мартине. Они вышли вместе с Менаром, и я видел через окно, как три фигурки поднимаются к обсерватории.
Кофе мы вышли пить на террасу. Вечер был тихий. Заходящее солнце окрашивало в розовый цвет вершины гор далеко на западе. Мишель жаловался на всеобщее пренебрежение к астрономическому изучению планет с тех пор, как планетологи Поля Бернадака начали изучать их, как говорится, «на местах». Вандаль рассказывал о последних открытиях в биологии. Спускалась ночь. Над горами висела половинка луны, мерцали звезды. С темнотой пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную. Свет зажигать не стали. Я сел рядом с Мишелем лицом к окну.
Малейшие подробности этого вечера сохранились в моей памяти с удивительной ясностью, хотя с тех пор прошло столько лет! Я видел купол обсерватории; маленькие башенки с вспомогательными телескопами четко вырисовывались на фоне вечернего неба. Общий разговор вскоре угас, все неторопливо беседовали парами. Я говорил с Мишелем. Не знаю почему, но я чувствовал себя легко и счастливо. Казалось, я ничего не вешу, и не сижу, а парю над своим креслом, как пловец в воде.
В обсерватории осветилось одно окошко, погасло и снова осветилось.
— Патрон зовет, — проговорил Мишель. — Придется идти.
Он взглянул на светящийся циферблат своих часов.
— Который час? — спросил я.
— Одиннадцать тридцать шесть.
Он встал, и совершенно неожиданно это простое движение отбросило его к стене, расположенной в добрых трех метрах. Все были поражены.
— Черт!.. Я потерял всякий вес!
Я тоже поднялся и, несмотря на все предосторожности, врезался головой прямо в стену.
— Хорошенькое дело!
Удивленные возгласы раздавались со всех сторон. Несколько минут мы носились по гостиной, как пылинки, подхваченные ветром. Все оказались во власти странного и тоскливого чувства какой-то внутренней пустоты. У меня кружилась голова. Трудно было понять, где теперь верх, где низ. Цепляясь за мебель, я кое-как добрался до окна. Мне показалось, что я сошел с ума: звезды отплясывали бешеную сарабанду, как пляшут их отражения в черной воде. Они мерцали, разгорались, угасали и снова вспыхивали, резко перемещаясь с места на место.
— Смотрите! — крикнул я.
— Конец света, — простонал Массакр.
— Похоже на то, — прошептал Мишель, судорожно цепляясь за мое плечо.
От звездной пляски рябило в глазах; я перевел взгляд ниже и снова вскрикнул:
— Смотрите!
Вершины гор слева от нас исчезали одна за другой, срезанные ровнее, чем головки сыра ножом. И это надвигалось на нас!
— Сестра! — хрипло вскрикнул Мишель и бросился к двери.
Я видел, как он мчался по дорожке к обсерватории нелепыми длинными скачками метров по десять каждый. Ни о чем не думая, не испытывая ничего, даже страха, я машинально отмечал все происходящее.
Казалось, сверху наискосок падало огромное незримое лезвие, выше которого все исчезало. Наверное, это продолжалось секунд двадцать. Я слышал вокруг приглушенные возгласы гостей. Я видел, как Мишель ворвался в обсерваторию. И вдруг она тоже исчезла! Я еще успел заметить, как в нескольких сотнях метров ниже гора разверзлась, обнажая все свои геологические пласты, озаренные мертвенным светом иного мира. И в следующее мгновение катастрофа обрушилась на нас…
Дом задрожал. Я вцепился в стол, и тут окно вылетело, словно вышибленное изнутри гигантским коленом. Чудовищный вихрь вышвырнул меня вместе с остальными наружу, и мы покатились вниз по склону, цепляясь за кусты и камни, ослепленные, оглушенные, задыхающиеся.
Все кончилось через несколько секунд. Я опомнился метрах в пятистах от дома, среди обломков дерева и осколков стекла и черепицы. Обсерватория снова появилась, и, по-видимому, в полной сохранности. Было сумрачно; странный красноватый свет лился сверху. Я поднял глаза и увидел солнце, маленькое, медно-красное, далекое. В ушах у меня гудело, левое колено вспухло, глаза застилало пеленой. Воздух казался пропитанным неприятным чужим запахом.
Первая моя мысль была о брате. Он лежал на спине в нескольких метрах от меня. Я бросился к нему, с удивлением ощущая, что снова обрел вес. Глаза Поля были закрыты, из правой икры, глубоко разрезанной осколком стекла, лилась кровь. Пока я перетягивал ему ногу жгутом, свернутым из носового платка, брат пришел в себя.
— Мы еще живы?
— Да, ты ранен, но не опасно. Я сейчас посмотрю, что с остальными.
Вандаль уже поднимался, Массакр вообще отделался подбитым глазом. Он подошел к Полю, осмотрел его.
— Пустяки! Жгут, пожалуй, не нужен. Крупные сосуды не задеты.
С Бреффором дело оказалось серьезнее: он лежал без сознания с пробитым черепом.
