– Пьяницы несчастные! Мало вам дня! Лезет через запрещенное помещение!
Но задача была выполнена. Вскоре такси мчало нас в другой конец города, где работал Алик Монин.
Больница помещалась в большом парке. Мы расстались с такси у ворот и пошли по мокрой асфальтовой дорожке между высокими кустарниками и деревьями. Моросил весенний дождик, и молодые листья, как светляки, трепетали в лучах электрических фонарей. Мигай громко и вдохновенно рассказывал, как ему удалось наблюдать в пузырьковой камере треки К-мезонов и процесс рождения резонансных частиц. Самозванцев хвастался своим квантовым генератором, для которого все необходимое можно купить в любой аптеке, а Федя назвал их «чижиками», потому что их штучки не шли ни в какое сравнение с его универсальной машиной, которая вчера обыграла его в шахматы. На мгновение мы остановились. Дорожку переходили два санитара с носилками, закрытыми простыней.
– Этому до форточки наши генераторы и резонансные частицы, – вздохнул Мигай. – Там, наверное, морг…
Мы посмотрели на невысокое здание с колоннами. На сером фронтоне четко выступал барельеф, изображавший борьбу римских воинов с галлами.
– Все-таки унизительно в конце концов попасть в это заведение, – заметил Ляля.
До здания нейрохирургического отделения мы дошли молча.
Алик Монин встретил нас растерянно и смущенно. На нем был незастегнутый халат, в руках он вертел карандаш, который мешал ему пожать наши руки.
– Слушай, ты совсем доктор… Я имею в виду – лекарь! рявкнул Мигай.
Уточнение было совсем некстати. На стыке двух наук – медицины и физики – титул «доктор» звучит очень двусмысленно. Алик совсем стушевался. Мы пошли за ним по затемненному коридору. Он только шептал:
– Теперь сюда, мальчики. Сюда. Наверх. Направо…
– Громко говорить не полагается, – назидательно сказал Федя, обращаясь к басистому Мигаю.
В небольшом кабинете, освещенном настольной лампой, мы расселись вокруг письменного стола. Федя вытащил из карманов две бутылки цинандали и торжественно поставил перед смущенным Мониным.
– Ух вы, черти полосатые! – воскликнул он. – С «капустника»?
– Точно. Болтали о Фарадее, вспомнили тебя. Ты чего прячешься?
– Да нет, что вы… Я сейчас…
Алик скрылся в коридоре, и мы принялись рассматривать кабинет дежурного врача. Ничего особенного. Шкафы вдоль стен, забитые бумагами, наверно – историями болезней, сбоку какой-то прибор, у раковины столик со склянками. И письменный стол.
Федя взял со стола книжку и шепотом прочитал:
– «Электросон». Физика заползает и сюда.
– Не хотел бы я заниматься физикой здесь… – невнятно пробормотал Самозванцев. – Физика – и морг по соседству. Как-то не вяжется…
– Может быть, физика когда-нибудь посодействует закрытию этой нерентабельной организации.
Алик вошел бесшумно, неся целую охапку химических мензурок самых различных размеров.
– Случай, когда размер сосуда не имеет значения, – сказал членкор. – Все с делениями.
Разлили.
– За двадцать пять лет…
– За двадцать пять лет…
Потом выпили за здоровье друг друга. Теперь этот тост стал почти необходим.
– Рассказывай, что ты здесь делаешь?
Алик пожал плечами.
– Всякую всячину. Вожусь с больными…
– Ты и впрямь научился лечить?
– Что вы! Конечно, нет. Я на диагностике…
– Это?..
– Это значит – помогаю нейрохирургам.
– У вас оперируют мозг?
– Бывает и такое. Но чаще всего операции, связанные с травмами нервных путей.
– Интересно?
– Бывает интересно…
– А исследованиями можно заниматься?
– У нас что ни больной, то исследование.
– Ужасно люблю рассказы об интересных больных! Расскажи что-нибудь, Алик. Какой-нибудь экстравагантный случай.
Мигай выпил еще и придвинул свой стул поближе к письменному столу. Алик нервным движением руки поправил очки в тонкой металлической оправе.
– Меня больше всего интересуют случаи потери памяти в связи с различными заболеваниями…
– Как это «потеря памяти»?
– У одних полная потеря, у других – частичная.
– Недавно я прочитал работу Маккалоха «Робот без памяти», – сказал Федя.
– Я тоже читал эту работу. Чепуха. То, что получил Маккалох на основе математической логики, совершенно неприменимо к людям, потерявшим память. Их поведение куда сложнее…
– Я всегда задумывался над тем, где она помещается, эта память, – сказал Федя.
Алик оживился:
– Вот именно, где? Можно с большой достоверностью сказать, что в мозгу нет специального центра памяти.
– Может быть, в каких-нибудь молекулах…
– Вряд ли, – заметил Алик. – Память слишком устойчива, чтобы быть записанной на молекулярном уровне. В результате непрерывного обмена веществ молекулы все время обновляются…
Мы задумались. Когда говоришь с Мониным, вещи, которые кажутся простыми, вдруг начинают выглядеть чудовищно сложными и запутанными.
– Что это за машина? – спросил Мигай, приподняв чехол над небольшим столом.
– Это старая модель электроэнцефалографа.
– А, ну да, волны головного мозга?
– Да. Восьмиканальная машина. Сейчас есть лучше.
Алик открыл ящик стола и вытащил кипу бумаг.
– Вот электроэнцефалограммы людей, потерявших память…
Мы посмотрели на графики кривых, имевших почти строго синусоидальную форму.
– А вот биотоки мозга нормальных людей.
– Здорово! Значит, можно при помощи этой шарманки сразу определить, есть у человека память или нет?…
– Да. Правда…
– Что?
– Откровенно говоря, я не считаю термин «биотоки мозга» законным.
– Почему?
– Ведь мы снимаем электропотенциалы не с мозга. Он заэкранирован черепной коробкой, затем слоем ткани, богатой кровеносными сосудами, кожей…
– Но частоты-то малые…
– Все равно. Я сделал расчет. Если учесть проводимость экранировки, то нужно допустить, что в мозгу гуляют чудовищные электропотенциалы. На животных это не подтвердилось…
Мы выпили еще.
– Тогда что же это такое?
– Это биотоки тканей, к которым мы прикладываем электроды.
– Гм!.. Но ведь доказано, что эти кривые имеют связь с работой мозга. Например, вот эта память…
– Ну и что же?.. Разве мозг работает сам по себе?
– Ты хочешь сказать, что память…
Алик улыбнулся и встал.
– Хотите, я сниму биотоки с ваших голов?
Федор Егорьев почесал затылок и обвел нас глазами:
– Рискнем, ребята?
Мы рискнули, но почему-то почувствовали себя очень неловко. Как будто оказались на приеме у врача, от которого ничего не скроешь.
