Эдуард Геворкян - Чёрный стерх

- Вот что, - сказала старушка, раз ты рассыпал, то не сочти за труд выбросить этот ящик.

- Сейчас, - кивнул Аршак, - только вот соль отнесу.

Тетя Зина не заметила его рейда. Дядя, увидев банку с солью, обрадовался, ткнул в нее пальцем и хотел было что-то сказать, но тетя Зина уже забыла про соль и втолковывала ему о прокладках и кранах, капающем душе и прочих сантехнических мелочах. Аршак послушал-послушал и вернулся к соседям.

Оттащив ящик к мусоропроводу, сволок после этого мешок с тряпками во двор, к бакам. Отвинтил по просьбе хозяина литые бронзовые ручки и напоследок вынес еще один картонный ящик.

- Впрочем, - сказал, провожая его хозяин, - пошарь, прежде чем выбрасывать. Там много всяких штук. Мне не к чему, а тебе могут пригодиться.

- Ты Колин чемодан вытряхнул! - всплеснула руками старушка и ушла из коридора в комнату.

Старик перестал улыбаться.

- У меня сын геологом был, - с этими словами он легонько похлопал Аршака по плечу. - Отовсюду таскал старые штучки, набрал целый чемодан. Жалко, конечно, выбрасывать, но ему теперь ничего не надо, а нам тем более.

- Он... умер? - осторожно спросил Аршак.

- Почти. Спился, пропал.

- Вот именно этого мне сейчас не хватало для полноты удовольствия, - сказала наконец тетя Зина, когда прошла ее немота. Онемела она в тот момент, когда в комнату ввалился Аршак с ящиком, водрузил означенный ящик на стол и вывалил неуместные, на ее взгляд, предметы. Дар речи вернулся к ней, когда дядя потянулся к трухлявому кожаному футляру и вытянул из него старинный плоский фотоаппарат.

Тетя немного покричала насчет погубителей ее молодости, пару раз рыкнула на дремавшего у телевизора Михаила и ушла на кухню бренчать посудой.

- А это, интересно, что? - спросил Аршак, вытаскивая два овальных стеклышка, скрепленных пружинкой.

- Это, видишь ли, пенсне, - дядя повертел стеклышки, отложил в сторону, запустил руку в ящик и вытащил длинный кованый гвоздь. Какая прелесть! Явно позапрошлый век! Так ты говоришь, уезжают соседи?

- Завтра утром машина придет.

- Да-а... Наверно, хорошие люди. Жаль, так и не познакомились. Красота!

Последнее замечание дяди относилось не к переезду соседей, а к плоской лакированной шкатулке со сбитыми петлями и исцарапанной крышкой. Когда-то на крышке был рисунок, но сейчас невозможно было разобрать: не то гора, не то птица, а то и нечто третье.

Вскоре на столе выросла гора разнообразных и абсолютно бесполезных предметов. Плоский фотоаппарат, раскрывавший гармошку с объективом при нажатии на выступ сбоку, оказался марки "Цейс-блокнот", заряжаемый специальной фотопластинкой. Проржавевший насквозь гвоздь рассыпался на куски, к большому огорчению дяди. В лакированной шкатулке тоже нашлись забавные безделушки. Мраморный столик с отбитым носом был немедленно водружен на телевизор. В потускневшей фольге оказался кусок толстого мутного стекла. Но самой замечательной находкой явилась перламутровая ручка от зонта. Толстый стержень с выложенными по меди переливающимися пластинами неожиданно брызнул во все стороны разноцветными лучами.

Дядя, вертевший в пальцах стекляшку, снова завернул ее в фольгу и, не отрывая глаз от ручки, бросил сверток в общую кучу.

- Ну-ка, ну-ка... - дядя потянулся к ручке, и Аршак с большой неохотой отдал ее.

Миша открыл глаза, поднялся с кресла и подошел к ним.

- А я думаю, что это наша вопит? Откуда столько хлама? Ого! - и он уставился на ручку.

Не отвечая, дядя с удовольствием разглядывал перламутровый стержень, так и этак вертел его под лампой - по стенам и мебели запрыгали радужные пятна.

- Хороший старый перламутр, - констатировал дядя. - Как играет, а? Я к своему зонту приделаю.

Аршак выпятил нижнюю губу, но ничего не сказал. Дядина идея ему не понравилась. Он и сам не отказался бы от ручки. К зонту приделывать - глупости! Можно повесить на шнурок - и на шею. В классе от такой стебовой штуки все заторчат!

Дядя все крутил ручку. Потом задумался.

- Странно, - он покачал головой. - Ты заметил, узор на пластинках меняется. Вот, смотри внимательно!

Действительно, переливающиеся цветные пятна не оставались на месте. Медленно, словно придавленные стеклом светящиеся капли, они меняли очертания, сливались, расползались...

Медная нашлепка, слабо скрипнув, крутанулась. Стержень оказался пустотелым. Дядя поерзал по внутренней стенке пальцем, но ничего не нащупал. Запачкался зеленым - и все.

- Забавно, забавно - бормотал дядя, шаря по карманам. Очки нашлись на столе.

- Забавно будет через одну минуту! Если сейчас же этот мусор не выбросите и не очистите мне стол, то ужина не будет! - голос тети Зины заставил всех вздрогнуть.

Дядя сунул ручку в карман домашней куртки, а остальное сгреб в ящик. Ящик они вдвоем быстро запихали под нары, подмигнули друг другу и дядя шепотом сказал, чтобы Аршак не обращал внимания на тетины взбрыки, сам-то он притерпелся, но на человека свежего действуют они чересчур бодряще. Аршак солидно кивнул и они пошли мыть руки.

К чаю тетя Зина опять подобрела и расщедрилась на банку сгущенки. Сгущенка была холодная, прямо из холодильника. Аршак облизал ложку и спросил про Клару. Мишка хмыкнул, а дядя, скосив глаза, пробормотал что-то про сольфеджио. Тетя каменно молчала.

- Она вам привет передавала, - сказал Аршак.

- Спасибо, - только и ответил дядя.

Тут тетя заговорила и говорила долго. В итоге этого хорошо темперированного клавира дядя пошел спать на нары, а Миша переместился на раскладушку.

А когда все заснули, Аршаку приснился сон.

СОН

Не то сумерки, не то уже ночь, а он будто едет в троллейбусе один и смотрит в окно: тянутся унылые пустыри, темные строения, на горизонте дома, кое-где светятся окна...

Троллейбус разворачивается и замедляет ход. На обочине стоит большая машина с пузатой цистерной сзади. Время от времени под ней вспыхивает пламя, тогда у машины видны рабочие с лопатами и отбойными молотками.

Кучи земли, разбитые ящики, ведро с мазутом шипит и булькает на углях, а рядом ходит большая черная птица на удивительно коротких ногах. Снова разгорается пламя, и он видит, что ноги у нее все же длинны, но изогнуты, искривлены, суставы задраны выше тела, и несчастная птица еле ковыляет, царапая лапами свежевырытую землю. Она поднимает голову, и он слышит тихий долгий писк. Незнакомое чувство, словно обида пополам с усталостью, наполняет его. Это печаль...

Снова кричит птица, неуклюже ворочаясь у края ямы, чей-то голос произносит: "черный стерх", а потом начинается другой сон.

Будто он попал в знакомый город - очень похож на Ленинакан своего детства. Летние месяцы он проводил у прабабушки. И вот он опять идет по улицам, мощеным большими каменными плитами, каменные одноэтажные и двухэтажные дома из разноцветного туфа словно приглашают войти в распахнутые большие деревянные резные двери, мостовая мягко и беззвучно стелется под ногами. В лицо дует слабый ветер, вот взметнулось пыльное облако и понеслось навстречу. Он знает, что где-то рядом, неподалеку, дом прабабушки, надо обязательно зайти, и тогда снова можно будет сидеть протяженными вечерами за чаем, прислушиваясь к воспоминаниям прабабки и двоюродных бабок о людях, давно обратившихся в прах, и об историях, в которых фигурировали эти, ставшие прахом. Окно выходит в маленький уютный дворик с кустами крыжовника и старым абрикосовым деревом посередке, у дерева конура, в конуре пес, а на конуре вечно дремлет кот и никто не знает, кто и что ему снится. Аршак уверен, что узенькие кривые улицы сбегают вниз, к морю, это несколько смущает его, он помнит, что моря в тех краях нет и не предвидится, речка пограничная - да, а до моря, может, тысяча километров... Кривые улочки - тоже несуразность - прямые кварталы старых кварталов детства мало чем напоминают город сна. Но и он был неплох, только все портил огромный небоскреб в центре, треугольной громадиной возвышающийся над невысокими, лепящимися друг к другу домиками. Он идет по улицам пустым, никого нет, тишина, но это не страшное мертвое безмолвие, все могут появиться сразу, и будет весело и славно, а пока он идет, высокий дом все ближе, и вот он видит: это замок, с растущими ввысь башнями, узкими бойницами и застекленными галереями, а на самом верху сверкает большой шар, увенчивающий шпиль.