Торм тоже подошел к окну, остановившись в метре от старика. На улице солнце слепящими лучами заполняло весь мир, а здесь было темно и прохладно, как любил Ясон. Градусов пятнадцать - не больше, Торму было даже немного зябко. А наставник одет легко - рубаха из хлопчатобумажной ткани и такие же шорты. Сквозь белое полотно проглядывали его смуглые лопатки - вороньи кости на них торчат, как обрубки крыл у падшего ангела. И лицо чем-то похоже на лик обитателя адовых полей - коричневое, обожженное временем, с морщинами непреклонности по сторонам рта, и чем-то затаенным в глубине черных глаз. За те тридцать лет, что Торн знал наставника, он почти не изменился.
- Я беспокоюсь о тебе, - продолжал Ясон, - Если бы речь шла о простом человеке, все было бы проще - из тысяч, страдающих упадком духа, лишь один решится на самоубийство. Но у нас это проблема нравственного выбора: не хочешь жить, значит, не будешь. У тебя ведь раньше такого не было. Хотя трансы, к которым ты приходил с проповедью, случалось, умирали.
- Я предпочитаю называть их людьми. И до этого парнишки умер всего один.
- Но умер. Ты скажешь, что то был другой случай - "дикарь", дважды побывавший в колонии, да к тому же он сам напал на тебя, у тебя и выбора-то не оставалось. А этот мальчик - совсем юный, едва трансформировавшийся. Все так, но ведь оба они сами сделали выбор. Мальчишка мог бы сражаться с тобой, как тот "дикарь". Мог просто уйти.
- В том-то и дело - мог, но предпочел пустить себе пулю в висок. Я убедил его в ничтожности его существования. Но не смог дать надежды.
Ясон развел руками, кожа на его ладонях была розовой и юной, словно у младенца - в контраст с коричневой корой, покрывавшей тыльные стороны кистей:
- Ошибки случаются у всех. Вопрос в другом - насколько эта трагедия повлияла на твои способности? Пора ли тебе уходить из наставников или ты еще можешь принести пользу? К счастью, ответ очевиден - раз есть сны, значит, уходить тебе пока рановато. Когда ты едешь?
Торм пожал плечами:
- Ощущение - как обычно. Будто должен был отправиться в путь уже вчера.
...Дорога из городка Мидлвэй на самом крайнем востоке Пермской губернии, у подножья Уральского хребта, была плохонькой. Не дорога, а разбитая колея, по которой можно передвигаться тремя способами: пешком, на телеге или на внедорожнике. Торм шел пешком - ни телеги, ни внедорожника у него не было.
Мидлвэй на границе здешних лесов возник лет пятнадцать назад. Тогда из-за кризиса финансовой системы в Америке дети русских эмигрантов потянулись на родину предков. Часть из них забурилась в самую глубинку - чтобы разбогатеть на выращивании новых видов древесины. Увы, сделать бизнес у блудных сыновей и дочерей России не получилось - взятки и поборы заели. Пришлось им переквалифицироваться в фермеры. ТАМ эти милые люди почитали себя русскими. Торм дружил со многими из них и порой встречал в семейных альбомах любопытные фото: домашняя обстановка под лапотную допетровскую старину, фартучки-сарафаны, вышитые прихватки и рушники на кухне.
В России, когда первые невзгоды выбили из них романтические настроения, все поменялось с точностью до наоборот. Сейчас большинство русских американцев носило штаны с помочами и широкополые ковбойские шляпы. Они бы еще и резинку жевали, но до ближайшего стоматолога от Мидлвэя было три часа езды, а пломбы и российская жвачка - вещи не совместимые.
Торм возвращался в Мидлвэй регулярно, чтобы повидаться с Ясоном. Тот обитал в этих краях уже лет десять, прибыл в тихое местечко незадолго после появления первых переселенцев. Как Ясона звали по-настоящему, Торм не знал, впрочем, это не имело значения. Когда кто-то вступает в братство, он получает новое имя - все равно, какое, это просто символ того, что ты отказался от прошлого ради будущего. Торм стал Тормом тридцать лет назад, когда Ясон натолкнулся в больнице на покалеченного парня с ранней сединой в волосах, без мизинца на левой руке, без проблеска воспоминаний. И самое страшное - без нитей судьбы. Ясон выходил его и помог вспомнить часть прошлого: кое-что из детства и юности. Но этого было слишком мало, чтобы восстановить картину. Так что для него имя Торм было единственным настоящим - не считать же таковыми те, что указаны в десятке "липовых" паспортов.
Поначалу Торм пытался, было, узнать хоть что-то о своей семье, но вскоре забросил это занятие. В душе жила неистребимая уверенность, что в этом мире он - один. А раз так, то кого он рассчитывал найти?
К вечеру первого дня пути Торм основательно натрудил ноги. Они гудели, как две чугунные трубы, по которым двинули куском рельса. Но это была приятная усталость, она помогала унять легкий зуд, который поселяется в душе, как только приходят сны. Торм раз за разом прокручивал в памяти то, что пришло к нему ночью. Это точно было указание. Он бы отличил его от простого сновидения, каким бы фантастическим оно ни показалось. Но при этом переживания Свана были довольно странными. Обычно те, с кем он вступал в мысленную связь, не проваливались неожиданно в "заколдованные леса". Правда, порой случалось, что у новообращенных начинались видения. Сознание, на которое обрушивался новый мир, не выдерживало. Иногда новички сходили с ума, и тогда их жизнь перерывалась очень быстро. Осторожность и адекватность - вот что позволяло трансформировавшемуся поддерживать свое существование.
Правда, происходило и иное - то, что поначалу воспринималось как галлюцинации, оказывалось новой гранью реальности. Что если Сван действительно нашел способ уходить в другой мир? Или его видения - комбинация фантазии с чем-то реальным. К примеру, он был прав насчет "муравьиных троп", которые не видны простым глазом. И, вступая на них, он хоть и остается физически в нашем мире, но перестает восприниматься остальными людьми. Попадает в эдакий "карман" пространства. Если его органы чувств тоже не воспринимают реальный мир, то сознание может замещать его выдуманным.
- Быть может, это даже не карманы в пространстве, - вдруг озарило Торма, - а что-то вроде тоннелей. Ведь Сван выпал из "леса" не там, где в него вошел. В парке была голая земля и немного листьев, а он плюхнулся лицом об асфальт...
Вокруг него на десятки километров раскинулся еловый лес. Огромные деревья с голубоватой хвоей уносились широкими конусами в небо, подавляя своими размерами. Торму больше нравился лес березовый, тянувшийся, будто поросль гигантской черно-белой травы, на сколько хватал глаз. Но березы пойдут, только когда он выйдет на трассу, а пока он топал по усыпанной хвоей земле, вглядываясь в темные провалы под лапами елей. В этих пещерах размером с небольшой дом мог таиться медведь, волк или росомаха.
