— Вряд ли. Меня зовут Петр. Черышев. Мы встречались дважды — при довольно бурных обстоятельствах. Но — в толпе. Когда была утечка в лаборатории Галати. И еще на Радуге — Вы были на Радуге?
— Ну— как сказать— Я был на — Стреле-. Так что самое интересное я пропустил.
— Черышев— Простите, не могу вспомнить. Тогда— тогда все было так— нервно.
— Да, конечно. Мы сразу улетели на юг — На те сигналы— Да-да. Помню. Не поверите, но — этот эпизод помню. Так, значит, это были вы?
— Не только я. Нас было два десятка.
— Конечно, конечно— — он стал всматриваться в меня, и я понял, о чем он думает. Но помогать не стал.
Дашка обошла его и положила мне руку на плечо.
— А вы — тот самый Горбовский? — спросила она вздрагивающим голосом.
— Да вроде бы я, — ответил он. — А как вас зовут, сударыня?
— Дарья. Дарья Петровна.
— Очень приятно — А уж как мне-то приятно! — заявила Дашка.
Я накрыл ее руку, прижал. Спокойно, сказал про себя. Она хотела выдернуть руку, но услышала меня и удержалась.
И вдруг Горбовский все понял. Я видел, как изменилось его лицо.
— Мир полон странных перекрестков, — почти повторил я.
— Леонид Андреевич, — сказал монах, — раз уж вы встали — сходите, пожалуйста, за льдом. Вы знаете, куда.
— Мм— да. Знаю. Конечно, знаю Он подхватил стоящее в углу ведро и вышел наружу. Мембрана сомкнулась за ним.
— Я плохой врач, — сказал монах. — Вернее, я совсем не врач. Так, эмпирик Он замолчал. Кот распластался по мне, тяжелый, мягкий, горячий. Казалось, он впитывает мою боль.
— Если использовать методы двадцатого века, вам придется задержаться у меня недели на две-три, — продолжал монах. — Или же — можно прибегнуть к активатору. У меня есть полевой бета-активатор. Тогда вы сможете ходить уже завтра. Что из этого меньше противоречит вашим принципам?
— Если всерьез — не годится ни то, ни другое. Как ты считаешь, Дарья?
— Может быть, — сказала Дашка невпопад. Потом она включилась: — Не знаю, папа. Это уже не игра.
— Это и не было игрой.
— Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. Я ведь о другом.
— А ничего другого нет. Понимаешь, просто нет, и все. Тебе показалось.
— О чем вы? — спросил монах.
— О Леониде Андреевиче!…
— Дашка, прекрати, — сказал я. — Прекрати. Простите, у вас есть гипс? Я не хочу выходить из того времени, но и трех недель у меня нет. Если сделать более прочную повязку — Не получится, — сказал он. — Во-первых, у меня просто нет гипса. Конечно, за гипсом можно слетать в Абакан— это не будет противоречить вашему обету?… впрочем, не важно. Самый прочный гипсовый сапог не защитит ногу от холода, будет отморожение и после — гангрена. Да и размокнет он на второй день— Поверьте, в двадцатом веке у вас здесь была бы четкая альтернатива: отлежаться в тепле — или умереть. В лучшем случае — потерять ногу. При такой вот пустячной травме. Весело, правда?
Я молча кивнул. Он был прав. Хотя признавать эту правоту не хотелось.
— Сейчас Леонид Андреевич принесет лед, обложим опухоль льдом, потом забинтуем. А вы пока подумаете— В каком году ваш предок был здесь?
— В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом.
— И что, неужели он был один?
— Вдвоем. Он и мальчик-подросток. Они выжили после катастрофы маленького самолета и больше двух недель шли по горам.
— И сколько же ему тогда был лет?
— Пятьдесят шесть.
— А-а! И вы решили повторить его маршрут — в ваши-то годы? Извините, что об этом напоминаю, но— кости уже не те, да и силы, наверное — За что же тут извиняться? Все нормально— Знаете, я подумал вот как: будем активизировать— Представим себе, Дашка, что мы отлежались с месячишко в пастушеской хижине? Ты охотилась на коз — Нет, я охотилась на диких горных ежиков. Все хорошо, папка. Ты правильно придумал— — и она вдруг шмыгнула носом.
— Что такое?
— Да я вдруг— Понимаешь, я вдруг представила, что пра-пра-пра вот так же подвернул ногу— и не дошел. И некому было его вылечить — Вся жизнь состоит из таких моментов, — глухо сказал монах. — Иногда мы их замечаем. Очень редко. Но именно из них по-настоящему и состоит жизнь.
Вошел Горбовский с ведром. Неловко потоптался у входа.
— Вот— я лед принес — Поставьте в уголок, пусть тает. Надобность отпала, Леонид Андреевич. Мы решили применить бета-активатор.
— А-а— Ну, понятно. Конечно. Да, это правильно. Вам еще чем-то нужно помочь, Роберт? Я чувствую себя бездельником.
— Вы гость. Но, если хотите, можете приготовить ужин. Нас, как видите, стало больше.
— Я приготовлю, — сказала Дашка.
— Но вы же еще больше гостья, — запротестовал Горбовский.
— Готовить буду я!…
— Лучше не спорьте с ней, — сказал я. — Во-первых, она действительно умеет, а во-вторых, вам ее не одолеть. Девочки в таком возрасте неодолимы.
Дашка просверлила меня взглядом и, вздернув короткий нос, повернулась к маленькой плите и продуктовому шкафу-стерилизатору.
— Мужчины, — презрительно сказала она, роясь в пакетах и коробках. — Одни консервы Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что мне померещилось: какой-то зловещий заговор, наверное, — но я стал настороженно прислушиваться, одновременно всячески подражая спящему человеку. Но нет, это был не разговор, шептал один человек, монах, и я не мог разобрать слов.
Будто бы угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария— Герман, Игорь, Денис— Впрочем, я не уверен. Я лежал и вслушивался, а потом вдруг уснул.
К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до нужника и обратно. Потом — вышел на крыльцо.
Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное. Длинные нервные облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый год Но воздух был сладок, и ручей — пел.
Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее.
А потом подошел Горбовский и встал рядом.
— Дурацкая ситуация, — сказал он тихо. — И надо бы попросить прощения, но знаешь, что будет еще хуже — Нет, — я вдруг засмеялся; смех был скрипучий. — Хуже уже не будет.
— Ох-хо-хо— протянул он горестно. — Так вот всегда и бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они тоже — люди — Нас заворожило название, — сказал я. — Надежда— Надо же было такое придумать.
— Я знал эту Надежду, — сказал он. — Ну, в честь которой— Надежда Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету назвал— а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщинаСколько вам лет, Петр?
