- Все зелье свое варишь, соседушко,- как-то сказал ему через забор писатель-деревенщик.- Селекционер ты наш народный. Талант стихийный.
И по тону его Степан Филиппович понял, что писатель не шутит, что в поселке его теперь уважают.
Сосед помялся немного, покрутил в руке картуз и попросил, смущаясь:
- Не дашь ли ты мне, голуба, отводков там или черенков, чем их, овощи твои, размножают? Нешто и мне попробовать...
Степан Филиппович молча подошел к лучшему своему кусту, из кармана штанов, заляпанных глиной и прожженных кислотами, вынул ножницы, нагнулся и срезал молодой крепкий побег, сверкающий на предвечернем солнце, точно отполированный. Вернулся к забору и протянул соседу.
- Порядок,- сказал сосед, принимая посадочный материал.
- Порядок,-подтвердил Вольнов.
За рассадой стали приходить и другие. Степан Филиппович не жмотничал, давал всем. Вскоре соседи сняли первый урожай и по примеру Степана Филипповича тоже вынесли плоды щедрой писательской земли на пристанционный рынок. Кто постеснялся, тот послал родственников. У всякого писателя родственников полнымполно.
Писательская колючка тоже шла неплохо, но с вольновской не сравнить. У него мотки всегда свежие, хоть на букеты режь, упругие, шипастые, пропитанные запахами земли, купоросного масла и еще чего-то, до боли знакомого. За ними специально приезжали из города, да что там,-из других городов. И какую бы цену ни называл подполковник Вольнов, с ним не торговались. Да и не было толку с ним торговаться, он цену своему товару знал.
- Если вам у меня дорого, гражданин покупатель,- втолковывал он,- вы у них берите, у них подешевле. А у меня, доложу я вам, земля бедная, расходы, значит, большие.
Хитрил Степан Филиппович, хитрил. Понял давно, что Глинистая почва, невесть чем пропитанная,- сущее золото для выращивания колючей проволоки. Понятно, агротехника тоже не последнее дело - когда усы прикапывать, когда обрезку делать,- но главноето в землице. В ней, кормилице.
Повезло Вольнову с землицей - судачили в поселке.
На исходе лета, когда на писательских участках буйствовала колючая лоза и подпорки едва выдерживали тяжесть тугих бухт, начался кризис перепроизводства. Проволокой завален был не только пристанционный рынок, не только торговые ряды в близлежащих селениях, но и обочины шоссе, где писательские родственники предлагали задешево проезжему люду свой металлический цепкий товар.
Колючие плети, налитые соками земли, напитанные кислотами и солями, жухли и покрывались бурым налетом, шипы на них казались ломкими, непрочными. Да и покупатель пошел какой-то мелкий.
Если раньше брали проволоку связками, то теперь просили отрезать метр-другой от самого свежего побега. И слушать не хотели жалобы продавца куда, мол, я остальное дену, бери подряд; тут же шли к другому продавцу и покупали отборные кусочки.
Писательские родичи все еще стояли за прилавками и вдоль шоссе, а Степан Филиппович бросил это пустое занятие. У тех тугие непроданные бухты валялись грудами на дворе, теряли блеск, обсыпались противной ржой. Особенно у деревенщика - тот, вспомнив свое крестьянское детство, взялся за выращивание колючки с таким ражем, что один смог бы снабдить ею всю губернию, а теперь вот сбывал товар за бесценок. Не было в нем купеческой жилки.
А может, и была, да всю вытравили.
Степан Филиппович решил попридержать товар, и его колючка, живая, несрезанная, нежилась под прощальным августовским солнцем. Соседи, расторговав по дешевке остатки урожая, смотрели на его участок с недоумением, но подполковник Вольнов точно знал, что есть только один стоящий покупатель. И если он, этот покупатель, станет брать товар, то брать будет много, от души. И за ценой не постоит.
В начале сентября на колючих побегах начали вызревать плоды.
Более всего напоминали они плотные, тугие виноградные гроздья, такие, у которых все ягоды вместе, не отщипнуть. Плоды быстро набирали вес, и вскоре стало ясно, что это и не грозди вовсе, а что-то вроде лимонов с насечками на кожуре. На ощупь лимоны были холодными и гладкими.
Разглядывая плодоножку, которой непонятные плоды прикреплялись к ветке, Степан Филиппович заметил как-то, что тонкую веточку возле самого цветоложа пересекает еще одна, поперечная, с колечком на одном конце. Что-то знакомое в ней было, давно, с курсантских времен, не виданное. "Чека!" - сообразил вдруг Степан Филиппович. И вправду, то была чека, которую, вспомнил подполковник Вольнов, как только выдернешь, так и швыряй гранату.
В ИТУ гранат на вооружении не было, вот он и не понял сразу, что на его лозе вызрели к осени гранаты-лимонки.
Степан Филиппович наказал жене к кустам не приближаться, в угол двора ходить, за растительность не задевая. Женщины все бестолковы, от них только неприятности. Сам же выждал немного, пока лимонки набрали правильный, по его пониманию, вес, и собрал их аккуратно в чистый мешок. Не обрывал, не дергал, а откручивал их от ветки, словно выворачивал электрические лампочки, внимательно глядя, чтобы чека у каждый гранаты оставалась на месте.
Собрал в мешок и спрятал в подпол. С таким товаром на рынок не пойдешь. А выбрасывать - что он, рехнулся? Пробросаешься.
Настало бабье лето. Опасаясь скорых заморозков, Степан Филиппович срезал всю созревшую к той поре колючую проволоку, сложил бухты в аккуратные стожки, перекладывая промасленной бумагой, накрыл сверху толем, а потом, для верности, парниковой пленкой. И стал ждать.
Если вам интересно, чего он ждал, ответ будет такой: он ждал своего часа.
Осыпались листья с деревьев, пожухла трава на писательских участках, сиротливо торчали обрезанные кусты колючки в окрестных садах. Пора уже было укрывать их от холодов опавшей листвой и хвойным лапником. Этим и занимался Степан Филиппович, когда сверху, от дороги, идущей по-над оврагом, опять раздался голос деревенщика:
- Слышь, соседушко, у тебя колючка-то закачена?
Вольнов не ответил. И так всем известно, что закачена.
- На станции, бают, приемный пункт открыли,- продолжал писатель.Казенный. Берут колючку без ограничений. Мы-то свою всю раньше распродали, а у тебя, чай, осталась. И куда им столько колючки, не знаешь?
Степан Филиппович догадывался - куда. Потому и молчал.
Он зашел в дом, велел жене принести ватную фуфайку и кирзачи, намотал на ноги байковые портянки, обулся и оделся, натянул ушанку поглубже, спустился в подпол за мешком, вынес его на двор и осторожно опустил в тачку. Писатель наблюдал за ним сверху. Не обращая на него внимания, Степан Филиппович раскрыл ближний к калитке стожок, по штуке, одну за одной, уложил бухты поверх мешка с лимонками, прикрыл пленкой и ухватился за ручки.
