Лад опять застонал, но не от боли, а от бессилия. Память почему-то функционировала на удивление плохо. «Игра… Была какая-то игра!»
В памяти вдруг всплыла жуткая картина. Старый загон для скота. Он у самой ограды, и люди… Много людей! Все кричат, все веселятся и…
— Не-ет!!!
Вырвавшийся крик вызвал новую волну острой боли, и Лад в нечеловеческом усилии преодолеть ее задрожал всем телом.
…Итак, в него бросали камни. Вот откуда эта боль. Но почему? За что? Игра! Да, они играли с ним — забавлялись, будто он загнанный на охоте хищник. Но почему?! Как они могли?!
Острая боль не давала Ладу полностью вернуть прошлое. В памяти всплывали лишь неясные, туманные обрывки.
…Много людей. Они бросают в него камни, но Лад увертывается. Люди не попадают в него. Лад не видит их лиц. Они неясны, расплывчаты — все, кроме одного. Крепкий, загорелый воин в роскошной одежде и с богатым оружием. Он почему-то с поразительной четкостью отпечатался в памяти. Он и его смех. Нечеловеческий, леденящий душу смех. Лад сначала не понимает эту несуразность памяти, но затем ему вдруг открывается страшная истина. Он опять видит много людей. Они снова бросают в него камни, и тот воин тоже. Его камни летят с необыкновенной скоростью. Он единственный, чьи броски достигают цели. Лад словно бы заново чувствует на себе каждое попадание. Людей страшно радует эта забава. Они смеются над ним и, когда Лад падает, начинают ногами избивать его. Потом был мрак и какой-то странный, непонятный сон. Или это был не сон? Может быть, сон — это та страшная игра? Но откуда тогда боль?
Неожиданно Лад поймал себя на мысли, что с того самого момента, как он очнулся, вокруг него что-то происходит. Детский истерический плач, чьи-то отчаянные, наполненные ужасом вопли, шум непонятной борьбы и неестественное завывание ветра — все это он ошибочно принимал за слуховые галлюцинации. Виновата была боль. Она отделяла окружающий мир от Лада, словно некая непроницаемая стена, и не давала ему более полно воспринимать поступающую в мозг информацию. Трудно было что-либо разобрать из общей мешанины звуков, но главное понять удалось. Во всем чувствовался некий привкус страха, привкус той всеобщей паники, когда человек уже неспособен здраво мыслить, а отдается во власть инстинктов. Лада больше не волновало то, что произошло раньше. Он словно растворился в окружающих его звуках и атмосфере непонятного ужаса, витающего вокруг.
— Что происходит?
Вопрос безответно ушел в пустоту, и Лад почувствовал, как страх начинает окончательно поглощать его. Тот безотчетный, необъяснимый страх, когда, собственно, и не знаешь, чего именно боишься. По-прежнему слышались неясные крики и топот бегущих людей, и по-прежнему Лад оставался один. Приложив правое ухо к земле, он напряженно ждал, когда появится хоть что-нибудь, что объяснит его страх. И оно появилось…
Сначала Лад услышал осторожное продвижение женщины — совсем рядом от него, — а затем быстрый, тяжелый бег. Это был бег зверя, настигающего добычу. Почти в то же мгновение раздался жуткий победный вой, отдаленно напоминающий вой волка, и вслед за ним предсмертный истошный крик жертвы. От поглотившего разум ужаса Лад затаил дыхание. Что-то теплое брызнуло ему в лицо, и почти сразу на грудь его упало истерзанное тело женщины. Боясь выдать хищнику присутствие еще одного живого человека, Лад даже не пошевелился. Но мертвая женщина оказалась на удивление тяжелой, и в придавленных легких оставалось все меньше и меньше воздуха. Перед глазами поплыли разноцветные круги, и все полученные недавно раны снова напомнили о себе. Превозмогая боль, Лад напряг мышцы, собираясь сбросить с себя мертвое тело, как вдруг с ужасом ощутил рядом смрадное дыхание хищника. Его обнюхивали — или его, или истерзанную жертву — кого из них, понять было трудно. Лад затаился. Казалось, перестало биться даже его сердце. Уже теряя сознание, Лад услышал, как зверь, переступая на четырех лапах, медленно отошел от него и, сделав некое неуловимое движение, неожиданно побрел прочь обыкновенной человеческой походкой.
На какой-то миг сознание Лада прояснилось. Он хотел что-то сказать, словно подтвердить чудовищную догадку, но не успел. Судорожно открыв рот, Лад лишь с ужасом подумал: «Человек!!!» — и потерял сознание.
— Все, пришли!
Эд невольно вздрогнул, словно получил неожиданный пинок, и огляделся вокруг. В серой полутьме просторного помещения один за другим вырисовывались незнакомые вооруженные люди. Их было около десятка.
«Попался, как полный идиот!» — мелькнуло в голове. — Ну, наконец! — произнес проводник, снимая с себя защитный костюм. — Ты так сильно о чем-то задумался, что, наверное, не видел куда идешь.
Эд стоял в окружении десяти вооруженных и наверняка недружелюбных людей, обдумывая свое дальнейшее поведение. Рыпаться было бесполезно — это он понял сразу. Да и с чего, собственно, ему так глупить?! Он отлично понимал, чем рискует, отправляясь на встречу с Бил-Линором. Недаром уже более пяти лет Силы Безопасности Конуса буквально сбиваются с ног, разыскивая его группу. У Эди до сих пор стояла перед глазами сводка их бесчисленных зверств. Хорошо, пусть они намерены свергнуть Главу и изменить весь социальный строй Конуса, но при чем здесь невинные люди?! Они-то почему должны платить жизнью за корыстные планы горстки бандитов?
— Раздевайся, здесь вполне сносная температура. Худосочный проводник мило и совершенно безобидно улыбнулся. Эд уже в который раз поймал себя на мысли, что совершенно не может представить этого парня измывающимся над десятилетней девочкой. Как-то не вязался облик бандита с тем добродушным лицом, которое он видел перед собой. Именно это лицо и заставило Эди-Стаута пойти туда, куда он никогда и ни за что не пошел бы.
Снимая свой защитный костюм, Эд начал незаметно осматривать вооруженную группу. Теперь они не казались ему такими зловещими, как в первое мгновение. Напротив, было в их лицах и неподдельных улыбках нечто располагающее, что найдешь только у невероятно добрых хозяев, встречающих долгожданных гостей. Они ждали его, ждали не как врага, а как друга!
Эд не успел еще снять защитный костюм, а к нему со слезами на глазах бросилась какая-то женщина в белой прозрачной шали.
— Мальчик мой! — запричитала она истерическим голосом и повисла у Эди-Стаута на шее. Она целовала его, теребила волосы, и в глазах ее светилась искренняя, по-матерински нежная любовь. Даже проводник не выдержал этой сцены и всплакнул, украдкой вытирая слезы.
Эд был совершенно ошеломлен. Добродушных злодеев он еще мог воспринять, но материнских лобзаний не мог терпеть с детства. Эд хотел уже было отстранить от себя — как вполне резонно подозревал — ненормальную женщину, но это совершенно неожиданно сделал за него подошедший пожилой мужчина.
