Роберту вспомнился сухопарый человечек ученого вида, Пендл-какеготам, нет, Прендергаст, всплыло в памяти. Тут его как ударило — он даже сел на постели, дико оглядываясь кругом. Он ущипнул себя — так всегда делают, чтобы проверить, спишь или бодрствуешь, — и похоже было, что не спал. Роберт вылез из кровати и осмотрелся. Пол под ногами был твердым, воздух — прохладным, ровное дыхание спящей Барбары доносилось из ее кроватки. Постояв несколько минут, он в замешательстве снова залез в постель.
Люди часто говорят: «Если бы только можно было прожить жизнь сначала». Именно об этом толковал Прендергаст…
Смешно… просто бессмыслица, конечно, а кроме того, жизнь начинается не с семи лет, к тому же это противоречит всем законам природы… нет, невозможно. Но если предположить… просто предположить, что один шанс из миллиарда…
Бобби Финнерсон лежал тихонько, обдумывая эту невероятную возможность. Он неплохо преуспел в жизни благодаря только собственным способностям, но теперь-то, обладая знанием, чего только он не сможет достичь! Заняться радио, производством пластмасс, синтетики всех видов… зная о двух грядущих войнах, о буме, который последует за первой… и о кризисе 1929 года. Представляя себе направления развития промышленности. Имея сведения об оружии второй мировой войны до того как она начнется, будучи готовым к наступлению атомной эры… Он припоминал всю разрозненную информацию, накопленную за пятьдесят лет… В чем же тут хитрость? Он озабоченно размышлял: должен быть непременно какой-то подвох, что-то, препятствующее передаче его полезных знаний. Нельзя переиграть историю. Но что же может ему помещать предупредить, к примеру, американцев о Пирл-Харборе или французов о военных планах Германии? Что-то должно остановить его, но что именно?
Когда-то он читал нечто подобное… кажется, о параллельных мирах?
Нет. Этому всему нет никакого объяснения, несмотря на необыкновенное сходство с реальностью. Пусть он ущипнул себя, все равно это сон, всего-навсего сон… или нет?
Спустя часа два скрипнули половицы. Тихо приоткрылась дверь, из коридора упал луч света и тут же исчез, когда дверь затворилась. Бобби, лежа тихонько и притворяясь, что спит, прислушивался к осторожным шагам. Когда мать наклонилась над ним, он открыл глаза. И не поверил им. Она была так красива в вечернем платье, с сияющими глазами, так молода — совсем девочка. Она смотрела на него, легкая улыбка блуждала на ее губах. Он протянул руку и коснулся гладкой щеки матери. И вдруг его молнией пронзило воспоминание о том, что ждет ее. У него перехватило дыхание.
Мать обняла его и притянула к себе, успокаивая тихонько, чтобы не разбудить Барбару.
— Ну, что ты, мальчик мой. Ничего не случилось. Я разбудила тебя, Бобби? Плохой сон приснился?
Он вздохнул, но ничего не ответил.
— Ничего, дорогой. Сон — это всего лишь сон. Забудь его и усни снова.
Она поправила ему одеяло, легко поцеловала и пошла к кроватке, где мирно спала Барбара. Спустя еще минуту она удалилась.
Бобби Финнерсон лежал тихо. Глядя в потолок, он пытался решить головоломку, размышлял, строил планы.
На следующее утро, в субботу, предстояло спуститься вниз, к родителям, за деньгами на карманные расходы. Бобби испытал легкий шок при виде отца. И не только из-за высокого воротничка и доверху застегнутого пиджака с маленькими лацканами, скорее, из-за отсутствия в его облике индивидуальности. Отец оказался гораздо более заурядным молодым человеком, чем Бобби помнил. Тут же присутствовал дядюшка Джордж, очевидно, в роли гостя на уик-энд. Он сердечно поздоровался с Бобби.
— Приветствую вас, молодой человек. Черт побери, да ты вырос с тех пор, как я видел тебя в последний раз! Похоже, ты скоро начнешь всерьез помогать нам в нашем деле. Как ты, не против?
Бобби не ответил. Ведь нельзя же ответить: «Ничего из этого не получится, потому что отец погибнет на войне, а ты по собственной глупости разоришь нас».
— Ты идешь сегодня в школу? — не отставал дядя.
Бобби задумался — ходит ли он в школу? Выручил отец.
— Пока что он по утрам ходит в детский сад.
— Чему тебя там учат? Кого из английских королей ты знаешь? — продолжал допрашивать дядюшка Джордж.
— Полегче, Джордж, — вступился отец Бобби. — Ты-то сам сумел бы назвать их, когда тебе было семь лет? А сейчас скольких припомнишь?
— Ну, во всяком случае, он знает, кто у нас сейчас король, правда ведь, старина? — спросил дядюшка Джордж.
Бобби колебался. У него было неприятное предчувствие, что вопрос с подвохом, но он все же решил попробовать.
— Эдуард Седьмой, — сказал он и тут же по их лицам понял, что ответ неправильный.
— То есть я хотел сказать, Георг Пятый, — торопливо поправился он.
Дядя Джордж кивнул соглашаясь. Бобби вышел из комнаты, зажимая в ручонке шестипенсовик. Оказывается, сыграть свою роль не так-то просто. Он решил никому ничего не говорить до тех пор, пока не будет чувствовать себя совершенно уверенно, пока не разрешит свое главное сомнение: что именно ему известно — то, что может случиться, или то, что непременно должно? Если только то, что должно, ему уготована роль Кассандры, но если то, что возможно… тогда… тогда многое удастся изменить.
Вечером они собрались пойти поиграть в сад. Дети вышли из дома через боковую дверь, Бобби помог маленькой Барбаре спуститься по ступенькам, что было для нее занятием весьма трудоемким. Няня задержалась перемолвиться словом с кухаркой. Дети подошли к краю тротуара и остановились. Путь был свободен, одна только двуколка мясника быстро приближалась к ним. Бобби взглянул на нее, и вдруг страшная сцена возникла в его памяти ярко, точно живая фотография.
Он схватил сестренку за руку и потащил ее назад, к ограде. В этот момент лошадь испугалась и понесла. Барбара споткнулась и упала, а лошадь была уже совсем рядом. Страх придал Бобби сил, и он потащил Барбару через тротуар. У ворот и он споткнулся, но не выпустил ручку сестры. Оба успели перебраться за ограду. В тот же момент прямо над ними раздался страшный стук копыт, колесо врезалось в ограду, блестящие тонкие спицы рассыпались кругом. Возница, вылетев со своего сиденья, издал отчаянный вопль, и вот уже лошадь умчалась, волоча за собой остатки упряжи, а весь товар валялся на мостовой.
Бобби выбранили, но он воспринял это философски и не обиделся, понимая, что и няня, и все остальные порядком напугались. Он молчал и думал. Они не знали, а он знал, что должно было случиться. Знал, что Барбара лежала бы на мостовой, заходясь криком от боли, с ногой, искалеченной настолько, что хромота останется навсегда и отравит ей существование. А сейчас она вполне здорова и ревет от испуга и от нескольких царапин.
