Голый человек дико выплясывал на берегу городского пруда и смеялся. С многолетней отвычки смех его больше походил на надрывный кашель, но то был смех чистой радости. Егор смеялся для себя, а не для других, и вряд ли кто мог его услышать. Сегодня он родился во второй раз, осознал это и вовсе не собирался плакать, как при первом рождении. К чему повторять пройденное? Чтобы показать, что ничему не научился за прожитые годы?
А кроме того, ему вовсе не хотелось впадать в уныние. Хотелось начать действовать, и как можно скорее. Еще не успев просунуть ноги в новообретенные штаны, Егор определил для себя круг первоочередных задач и выделил среди них те, к решению которых надо было приступить уже сегодня. Точнее — прямо сейчас.
Тут же, без всякого перерыва, он вспомнил свое имя — Егор. Во-обще-то Георгий… э-э… Степанович. Гоша. Жора. Если угодно, даже Жорж, хотя никто никогда его так не называл, даже в школе не дразнили Гогочкой и Жоржиком… Какой он Жоржик! Гиббоном — да, дразнили. Гамадрилом тоже…
Имя Жора ассоциативно напомнило о еде, рот моментально наполнился слюной. Егор сглотнул. Потом, потом… Есть дела более важные…
Экспресс-поиск близ входа в метро и по окружности пруда принес еще шесть бутылок. На улице Плеханова Егор выудил из урны седьмую. Наличного капитала, считая и ту стеклотару, что была прикопана в куче листьев, уже хватало на то, чтобы перекантоваться полдня, но средств требовалось куда больше. Не беда: до открытия приемного пункта оставалась еще бездна времени — драгоценного «ни свет, ни заря», когда конкуренция слаба и есть смысл расширить поиски…
Давно уже взошло и пригрело солнце, когда Иван Неподоба, мрачный и трезвый приемщик стеклопосуды, открыл свой пункт на Мастеровой. С утра несли вяло, по преимуществу — старухи, дрожавшие над каждой копейкой и неизменно уносившие с собой отвергнутые бутылки. Скаредная природа старух оставляла мало возможностей. Вот-вот должны были начать подтягиваться дребезжащей рысцой испитые и нетерпеливые источники настоящего дохода, они же носители широкой русской души, — те, кто вчера хорошо принял и не припрятал ничего на опохмел. Местные бомжи, известные Ивану наперечет, появлялись со стеклянным уловом без всякой системы, но чаще ближе к пяти, когда пункт закрывался. Чтобы утром — редко.
Вот почему Иван был удивлен и даже слегка озадачен при^виде знакомого бомжика-доходяги, которому, по мнению Ивана, осталось ползать по свету недели полторы, да и того много.
Во-первых, бомжик притащил разом двадцать две бутылки и отнюдь не выглядел помирающим от натуги. Во-вторых, он был одет непривычно и, пожалуй, излишне легко. Куда-то делись его несусветные обноски, распространявшие столь редкостное благоухание, что даже уличные собаки избегали брехать на эту помесь клозета со скотомогильником. Если бы не замызганная вязаная шапочка да свисающие из-под нее на манер сосулек сальные патлы, пожалуй, Иван и не узнал бы бомжа. Надо же — пиджак!..
Пивную тару Иван принял без разговоров. Две винные посудины — отверг:
— Не возьму.
Против всех ожиданий, бомж не оставил бутылки на поживу Ивану и не ахнул их об асфальт, а деловито прибрал в кошелку.
— Твое дело. На Перовской сдам, тут рядом.
Иван только пожал плечами. Он собрался было матюкнуться на бомжа, чтобы тот улетучивался поживее, как вдруг бомж вновь привел в движение руины речевого аппарата и сказал довольно сипло, но настолько внятно, что ошибиться было невозможно:
— Слышь… Где тут можно купить зубную щетку… подешевле?
Рот Ивана несколько раз открылся и закрылся сам собой, не произведя ни звука. Рука зачем-то ощупала набитый бутылками ящик. Быть может, мироздание еще не рушилось, но уже явно начало шататься. Оставалась гипотеза о слуховых галлюцинациях.
А заодно о зрительных и обонятельных.
Наклонившись вперед, Иван втянул ноздрями воздух, заранее изготовившись немедленно гасить рвотный позыв. Ничем особенным от бомжа не пахло. Разве что затхлостью и почему-то прудовой тиной…
Иван что-то пробормотал в ответ. Затем вдохнул еще раз и в большом изумлении ощупал себя от шеи до выпуклого животика. Вытаращил глаза. Уронил челюсть и забыл подобрать, поглощенный чем-то важным и крайне необычным.
Внутри него что-то происходило.
2.
Всякому известно: идиотов на свете куда больше, чем необходимо. Данный тезис настолько банален, что можно сказать и так: «Любой идиот знает: идиотов на свете…» — ну и так далее. Так вот: настоящий идиот этого не знает. Он вообще ничего не знает, поскольку необучаем. Его коэффициент умственного развития не выше 0,20. Если выше, то такой слабоумный классифицируется медициной как олигофрен, а то и дебил — аристократ среди дефективных, не нуждающийся в постоянном уходе.
— Кажется, мы скоро останемся без работы, — невесело констатировал доктор Говард, главный врач Кливлендского приюта для слабоумных.
И сам же понял, что не высказал ничего оригинального. Примерно то же самое могли сказать тысячи, если не десятки тысяч его коллег по всему миру.
— Если так пойдет дальше…
Доктор Говард не договорил. Что случится, если так пойдет дальше, было прекрасно известно всему персоналу. Урежут ассигнования. Придется сокращать штат. А если процесс не остановится, то… страшно подумать.
Психиатрические клиники, имеющие дело с иным контингентом, почти не пострадали. Другое дело — приюты для слабоумных. Тихие дебилы, способные к несложной работе под наблюдением, казалось, издевались над персоналом. Почти все прекратили бессмысленно улыбаться. Один, занятый стрижкой газона, сделал это столь художественно, что все ахнули. Другой умудрился произнести сложносочиненное предложение — и ни разу не сбился, подлец! Третий попросил подыскать ему иное занятие, желательно что-нибудь, связанное с механикой. Четвертый, поймав доктора за пуговицу, прямо спросил, доколе он будет тут торчать и за кого его принимают, если держат за забором. Заодно он потребовал квалифицированной экспертизы, заявив, что готов для начала пройти тест на ай-кью. Черт побери, где он слов-то таких нахватался?!
С пациентами других отделений тоже творилось неладное. Многие подобрали слюни. Один малый весом в триста фунтов перестал ползать на карачках и после двухдневных попыток взгромоздился на свои «тумбы». Двое идиотов осваивали членораздельную речь. Никто их не учил — учились сами.
Было отчего прийти в замешательство!
В конце концов доктор Говард принял такое решение:
— Подождем пока, — сказал он. — Понаблюдаем одну-две недели. Все может случиться. Но если тенденция сохранится, боюсь, половину пациентов придется выписать…
