И об этом человеке говорят, будто он лишен индивидуальности?
— Я не прокурор, Эмиль.
— Возможно, и нет, но я по глазам вижу: вы мечтаете оказаться среди присяжных. — Сэндберг весело, без намека на горечь рассмеялся, демонстрируя, что ему плевать на все мнения, кроме собственного. Потом похлопал рукой по матрасу рядом с собой. — Я не собираюсь к вам приставать, дорогая. Но ужасно хочу, чтобы вы сели. Иначе я просто сверну шею, разговаривая с вами.
В его голосе не было и тени агрессии, но уже то, что Андреа находилась в одной с чудовищем комнате, вызывало у нее тошноту.
— Вашу проблему легко решить, узник. Вы можете встать. Более того, я на этом настаиваю.
Сэндберг закатил глаза, но, стукнув руками по коленям, с видом мученика поднялся на ноги.
— Слушаюсь, мэм!
Корт пожалела, что у нее нет никакой бумажки, куда она могла бы заглянуть, или, на худой конец, медицинского справочника. А еще лучше — коллеги, чтобы отвести его в сторону и посоветоваться относительно этого случая. Все, что угодно, только бы оттянуть предстоящий разговор хотя бы на несколько секунд, необходимых для того, чтобы взять себя в руки.
— Как мне известно, вас застали в тот момент, когда вы копались, во внутренностях катарканца. Перед этим вы ампутировали ему конечности. Позже вы сами признались, что совершали похожие преступления шесть раз. Вы также заявили об отсутствии мотивов убийств, если не считать желания немного развлечься. Все правильно, Эмиль?
— Вас информировали исключительно точно, мэм.
Корт приблизилась к нему так, что почти касалась его лица.
— Вам нравится убивать?
— Иногда. — В глазах Сэндберга искрилось веселье.
— А мучить?
— Это самое интересное. Вы пытали катарканцев?
— Не думаю, что данное слово подходит в нашем случае. То есть с этим видом существ.
— Ваше «хобби» распространяется только на катарканцев или же вы включили в круг своих интересов и другие виды разумных существ?
— А вот это вас не касается, — внезапно оскалившись, заявил Сэндберг.
Значит, когда-то в прошлом, в другом мире, где побывал негодяй, в темных, скрытых от людских глаз уголках спрятаны еще тела. Наверное, в детстве он обожал «экспериментировать» с животными, потом служба в Дипломатическом корпусе предоставила ему более широкий выбор возможностей. А вдруг удастся доказать, что кое-какие из нераскрытых преступлений — на его совести, забрать дело Эмиля у местных властей и таким образом разрешить все сомнения… Впрочем, Сэндберг не вел бы себя так игриво, не будь он уверен в своей безнаказанности.
Она улыбнулась ему столь же злобно и заявила:
— Хорошо, оставим ваши старые подвиги и займемся убитыми катарканцами.
— Это значительно сэкономит время, — кивнул Сэндберг.
— Зачем вы их убивали, Эмиль?
— Вы топчете жуков, мэм?
Андреа вспомнила залитое кровью, истерзанное тело инопланетянина, который не мог подняться, пытался остановить ее, умоляюще протягивая к ней руки; лицо, опухшее от ударов и почти неузнаваемое, глаза существа, которого она когда-то считала своим вторым отцом…
— Значит, вот как вы рассматриваете свои преступления?
— Примерно. Вы за ними понаблюдайте, а потом скажите мне, что думаете иначе.
— Эти так называемые «жуки» были разумными существами.
— Слышал много раз, — сказал он совершенно спокойно, а потом криво ухмыльнулся. — Только я не вижу в них ничего разумного.
— Иными словами, вы собираетесь объяснить свое поведение тем, что, по вашему мнению, катарканцы не являются разумными существами?
— Я ничего об этом не знаю, просто не вижу в них особого разума, вот и все.
Ублюдок ничего не боялся, даже не волновался. Он нагло рассчитывал на дипломатический иммунитет. А еще ему было известно, что сама природа существ, которых он убивал, защитит его от их собственного правосудия. Следовало отдать ему должное: Сэндберг выбрал идеальные жертвы для своих развлечений. Однако Андреа, подавив спазмы в горле, сказала:
— Вы совершили шесть убийств, Эмиль. Если вы думаете, что ваш поступок кажется мне нормальным или даже благородным, если вы думаете, будто меня интересует, что вы там видите или не видите, значит, вы больны еще более серьезно, чем я думала. Обещаю вам, я сделаю все, чтобы вы заплатили за ваши преступления.
— Их было гораздо больше шести, — по-прежнему спокойно заявил Сэндберг. — Да, мне доставляло удовольствие убивать их; кроме того, на этой дурацкой планете совершенно нечем заняться. Но если вы хотите, чтобы меня настигло правосудие, вам придется разобраться с несколькими проблемами, мэм, верно?
— Можете не сомневаться, я справлюсь.
Сэндберг демонстративно зевнул.
— Угу. Справитесь. Думаю, нам пора заканчивать, мэм. Я хочу спать.
Он улегся на кровать спиной к ней и принялся притворно храпеть.
Андреа несколько мгновений смотрела ему в спину, раздумывая, не объявить ли его социопатом. По долгу службы ей пришлось довольно близко общаться с несколькими индивидуумами, относящимися к данной категории (сидящими как за канцелярскими столами, так и за тюремными решетками), и она всегда реагировала на них одинаково: инстинктивное, глубинное отвращение и — приходилось признать — нечто, сходное с завистью. Она попыталась представить, как живет человек вроде Сэндберга, человек, который не имеет никаких внутренних запретов и может делать все, что пожелает. Он выходит сухим из воды, не чувствуя ни угрызений совести, ни сожалений, ни даже смущения. Пожалуй, это своего рода свобода. Хотя сама Андреа не хотела бы получить такую свободу — даже если бы ей удалось забыть о крови, которую она пролила. Впрочем, следует признать, что такая философская концепция весьма привлекательна — в каком-то смысле сродни одной из многочисленных форм инопланетной жизни.
И именно по этой причине — среди прочего — она дала себе слово уничтожить Сэндберга.
Корт повернулась и направилась к выходу. Он позвал ее, прежде чем она успела выйти:
— Да, и еще кое-что. Вы меня слышите, Андреа?
Она неохотно повернулась.
— Да.
— Надеюсь, вам повезет в поисках судьи и присяжных.
Роман Китобой был достаточно умен, чтобы понять нынешнее желание Корт, и достаточно профессионален, чтобы предоставить ей это — почти целых пять минут тишины. Они шли по коридору из посольского госпиталя, когда он продемонстрировал, что не намерен хранить молчание вечно.
— С вами все в порядке?
— Да. — Ее тон указывал, как сильно ей не понравился его вопрос.
