— Э-э, э-э, э-э! — оглядываясь, дразнил их сирота, потом стрелой метнулся вперед и стал для них всего лишь тенью где-то вдалеке. Тень эта растворилась во мраке, царившем на площадке с аттракционами.
Добежав до края площадки, Хэнк остановился как вкопанный. «Чертово колесо», оставаясь на месте, катилось вверх, вверх, будто погруженная во мрак земля поймала в свои сети огромную многозвездную туманность, и та крутилась теперь, но только вперед, а не назад, и в черной корзине сидел Джозеф Пайке и то сверху, то сбоку, то снизу, то сверху, то сбоку, то снизу смеялся над жалким маленьким Хэнком внизу, на земле, а рука слепого горбуна лежала на рукоятке ревущей, блестящей от масла черной машины, благодаря которой крутилось и крутилось, не останавливаясь, «чертово колесо». Снова шел дождь, и на дорожке, делившей площадку с аттракционами на две половины, не видно было ни души. Не крутилась карусель, только ее грохочущая музыка разносилась далеко вокруг. И Джозеф Пайке то взлетал в облачное небо, то опускался, и с каждым оборотом колеса становился на год старше, менялся его смех, звучал глубже голос, менялась фигура, форма лица; он сидел в черной корзине и несся, несся по кругу, вверх-вниз, вверх-вниз, и смеялся в неприветливое серое небо, где мелькали последние обломки молний.
Хэнк бросился к горбуну, стоявшему у машины. На ходу, пробегая мимо балагана, вырвал из земли костыль, один из тех, на которых крепился брезент.
Хэнк ударил горбуна металлическим костылем по колену и отпрыгнул в сторону.
Горбун взвыл и начал падать вперед.
Падая, он вцепился снова в рукоятку мотора, но Хэнк уже был возле него и, размахнувшись, ударил костылем по пальцам. Горбун взвыл, отпустил рукоятку и попытался было лягнуть Хэнка. Хэнк поймал ногу, дернул, горбун поскользнулся и упал в грязь.
А «чертово колесо» все крутилось, крутилось.
— Останови, останови колесо! — закричал то ли Джозеф Пайке, то ли мистер Куджер…
— Не могу подняться, — стонал горбун.
Хэнк бросился на него, и они сцепились в драке.
— Останови, останови колесо! — закричал мистер Куджер, но уже не такой, как прежде, и уже другим голосом, спускаясь, в ужасе взлетая опять в ревущее небо «чертова колеса». Между длинных темных спиц пронзительно свистел ветер. — Останови, останови, скорее останови колесо!
Бросив горбуна, лежавшего на земле, беспомощно раскинув руки, Хэнк вскочил на ноги и кинулся к гудящей машине. Начал остервенело по ней бить, гнуть рукоятку, совать попавшие под руку железки во все пазы и зазоры, стал лихорадочно привязывать рукоять веревкой.
— Останови, останови, останови колесо! — стонал голос где-то высоко в ночи, там, где сейчас из белого пара облаков выгонял луну ветер. Останови-и-и…
Голос затих. Внезапно все вокруг осветилось — ярко вспыхнули все фонари на площадке. Из балаганов выскакивали, мчались к колесу люди. Хэнка подбросили вверх, потом на него посыпались градом ругательства и удары. Где-то рядом послышался голос Питера, и на площадку выбежал задыхающийся полицейский с пистолетом в вытянутой руке.
— Останови, останови колесо!
Голос звучал как вздох ветра.
Голос повторил эти слова снова и снова.
Смуглые люди, приехавшие с аттракционами, пытались остановить мотор. Но ничего не получилось. Машина гудела, и колесо вращалось, вращалось. Тормоз заклинило.
— Останови! — прошелестел голос в последний раз.
И — молчание.
Высоченное сооружение из электрических звезд, металла и черных корзин, «чертово колесо» безмолвно совершало свой путь. Ни одного звука не слышно было, кроме гудения мотора, пока мотор не заглох и не остановился. Еще с минуту колесо крутилось по инерции, и на него, задрав головы, глядели все, кто приехал с аттракционами, глядели Хэнк и Питер, глядел полицейский.
Колесо остановилось. Привлеченные шумом, вокруг уже собрались люди. Несколько рыбаков с озера, несколько железнодорожников. Колесо жалобно взвизгивало, стонало, тянулось вслед за улетающим ветром.
— Смотрите, смотрите! — почти разом закричали все.
И полицейский, и люди, приехавшие вместе с аттракционами, и рыбаки все посмотрели на черную корзину в самом низу. Ветер, дотрагиваясь до корзины, мягко ее покачивал, тихо ворковал в вечерних сумерках над тем, что было в черной корзине.
Над скелетом, у ног которого лежал бумажный мешок, туго набитый деньгами, а на черепе красовался коричневый котелок.
