— Все очень просто, да? — спросил он женщину. Она попыталась ответить, но он предостерегающе поднял руку. Сходив в ванную, он принес свою почтальонскую сумку и поставил у своих ног.
— Все очень просто, — утвердительно продолжил он. — Все имеет свою цену, все продается и покупается. Особенно просто это в наше время. Глупые древние думали, что все-таки главные вещи на свете не купишь — здоровье, любовь и друзей. Так ведь нет же, снова ошиблись! Ну, с друзьями это просто. Проблему решили умные люди задолго до нас — имей сто рублей и будешь иметь сто друзей. Друзья оптом и в розницу! На любой вкус и цвет! Вам кого завернуть? Вон того чернявенького? Жалуетесь, что недолго служат? Что предают при каждом удобном случае? Что с Новым Годом не поздравляют? Что жену вашу в постель затащить пытаются? Ну, так ведь, батенька, претензии не к нам, а только к себе, только к себе. За сколько купили, на столько и получили. Верные, отзывчивые, умные друзья, они дорого стоят, их на каждом углу не купишь. А купив, потакать им надо. Что? Может, вышеупомянутую жену им в постельку положить? А что, может, и положить. Делиться с другом надо. Здоровье, спрашиваешь? Сложная проблема была. Это не друзей, это самого себя купить надо. Это и посложнее, и подороже будет. Благо — всякие пересадки органов открыли, и теперь как машина — поменял запчасти и дальше дыми, воздух порть. Можно даже и молодость вернуть, и потенцию. Да и с самими запчастями попроще стало — людей сейчас много пропадает, кто их искать будет? С любовью — это да, труднее всего оказалось. Помучиться с ней пришлось. Как-то все-таки не хочется любви откровенно продажной. Шлюхи лишь на час хороши, а ведь хочется, чтобы кто-то тебя и за шею обнял и так, честно-честно глядя в глаза, сказал бы, что любит, что жить без тебя не сможет, такого тупого, волосатого, с атрофированной речью. Но не зря в сказках о зелье любовном трепались. Открыли же, медики-биологи наши головастые! И всего проблем — одна инъекция, и ты без него действительно жить не можешь, сгораешь вся от любви и нежности. Химия! Отвратительно, конечно, но и тебя никто не тянул. Сама согласилась? Сама, сама, по глазам вижу.
Женщина механически кивала в такт его проникновенного монолога и вздрагивала от его выкриков. Сомнительно, что она понимала — о чем он разглагольствует, и, главное, почему он об этом разглагольствует. Ее умишко в этом ничего не соображал. Вещь, она и есть вещь, даже если любит и разговаривает. Все было ясно с самого начала.
— Это грех, дочь моя, — ласково прогнусавил он, изображая знакомого батюшку и расхохотался. — Нет, тебе этого не понять. Нуждающийся в помощи никогда не осознает, что он совершает с душой своей. Грех самоубийства отвратителен и скверен, но как это объяснить самоубийце? И надо ли это объяснять? Он свой выбор сделал, и его не переубедить, а спасти, Помочь надо в этом долг живущих.
Женщина посмотрела на свои замотанные запястья с проступившими пятнами крови, губы ее задрожали, и она все так же беззвучно заплакала. Он разозлился и расстроился.
— Не в этом Помощь моя, не в этом, глупая женщина, а вот в этом и только в этом, — он распахнул сумку и достал Орудие. Женщина замерла и вряд ли что сообразила в последние мгновения своей адской жизни, когда пули разнесли этот насквозь пропитанный фальшивыми чувствами, фальшивыми желаниями, фальшивой любовью, этот никчемный и пустой мозг. Смерть всегда отвратительна. Жизнь с трудом уходит из тела, заставляя его корежиться в судорогах, вызывая ни с чем не сравнимое чувство ужаса у тех, кто до этого смерть видел только в кино.
Он набросил на еще подрагивающее тело Спасенного простыню, мгновенно пропитавшуюся кровью, сунул пистолет в сумку, печально огляделся и побрел к выходу. Печаль не покинула его и тогда, когда прикрывая за собой массивную дверь, он почувствовал на своем плече тяжелую руку, закованную в металлическую рукавицу. Противно взвыли встроенные в нее микротяги, наматывая на катушки кевларовые нити, пальцы сомкнулись на плече смертельной крабьей хваткой, шипы, усеявшие всю поверхность ладони, легко пробили плащ, свитеры, майку и впились в кожу раскаленными гвоздями. От быстрой смерти спасла курьерская экипировка. Его развернули лицом к охранникам и припечатали к многострадальной двери, отчего та сразу же захлопнулась.
Охранников было трое. Тот, который владел металлической рукой и имел жабью рожу, по наследившему в глазах интеллекту походил на главного. Остальные двое загораживали плечами пути отхода вверх по лестнице и вниз в подъезд, и тупо смотрели на попавшегося. С мебелью он разговаривать не привык, поэтому сразу обратился к металлоемкому охраннику, очень надеясь на то, что мозги у того работают все-таки не на микротягах и кевларе.
— Письмо у меня, — виновато пробормотал он, — письмо принес я. Меня попросили — занеси сюда, очень нужно. Я и понес. Работа у меня такая. Сказали принеси, я принес. Не сказали, я и не пойду никуда. А вот пришлось идти. Иди, говорят, очень нужно, письмо важное, в руки отдай, не в ящик почтовый, а прямо в руки. А мне-то что, я человек подневольный, мне дают письмо, я несу, плати только, мил человек, куда хочешь доставлю, я и пришел, постучал в дверь, женщина письмо взяла и закрыла сразу, чаевые не полагаются, я понимаю, мне-то заплатили, еще тогда, сказали — неси на такую-то улицу, в такой-то подъезд, отдай прямо в руки, заплатили сразу, про чаевые ничего не сказали, а мне-то что — сказали, я и несу, ты плати только, я и тебе принести могу, а женщина письмо взяла, но не сказала ничего, только посмотрела на адрес и заперлась, я-то что человек подневольный, сказали неси, я несу, не сказали — я стою, а тут-то сунули в руки и говорят — срочное письмо, бегом давай неси, заплатили хорошо, не жалуюсь, хорошо, правда, здесь чаевых не дали но я не в обиде заплатили уже а чаевые они дело добровольное хочешь давай не хочешь не давай а мне-то что я человек подневольный сказали я и несу не спрашиваю плати только хорошо заплатишь быстро донесу мало заплатишь тоже донесу но не так быстро помедленнее…
— Заткнись, придурок, — наконец прервал его речь железнорукий, когда смысл сказанного все-таки дошел до его умишка. Он с облегчением заткнулся — так изъясняться дело нелегкое, этому тренироваться долго нужно, чтобы до последнего дебила смысл дошел. Мне-то, понимаешь, что — сказали идти, я иду, не сказали… Тьфу ты, напасть!
Охранник с сожалением разжал руку, и он сполз по двери на ступеньку, а железнорукий остервенело замолотил в дверь. С хозяйкой здесь не церемонились.
Он с ужасом смотрел на это действо, а перед его внутренним зрением разыгрывалось происходящее сейчас в квартире — кровавая простыня начинает слабо шевелиться, из-под нее выпростаются сначала забинтованные руки, затем тело с трудом приподнимается и усаживается на испачканном мозгами и костяными осколками диване, развороченная голова, напоминающая взорвавшуюся банку с перебродившим вареньем, на которой не осталось даже глаз, каким-то образом поворачивается из стороны в сторону, и тело встает на ноги. На нем еще одет тот самый махровый халат, бывший когда-то белым, а теперь окрашенный so все оттенки крови — ближе к страшной дыре наверху оно черно-красного насыщенного цвета, который степенно к ногам переходит в розовый. Кровь словно лаком покрывает обнаженные шею, грудь, живот и безобразными ручейками стекает к ухоженным ступням — безо всяких мозолей на пятках и пальцах, с полированными ногтями и выщипанными волосками. Тело хорошо ориентируется в комнате — несмотря на отсутствие глаз оно аккуратно обходит все препятствия, стоящие у него на пути, подходит к двери, ощупывает мертвыми изрезанными руками сложный замок, каким-то образом находит нужную комбинацию…
