— Я не собираюсь угрожать тебе, — столь же тихо и бесцветно добавил Эниант. — Но я знаю, кому можно угрожать — так, чтобы ты мог считаться с моими неприятностями.
— И ты собираешься получить благословение подобным образом? дарион недоумённо покачал головой. — Видимо, дела твои действительно столь плохи, что ты решился на такое. Хорошо. Мы поговорим об этом завтра.
— Но…
— Завтра, — повторил дарион и скрылся за дверью.
Которую плотно закрыл за собой.
Эниант некоторое время смотрел в ярко-оранжевые недра горна, после чего опустил локти на колени и закрыл ладонями лицо.
Легче от этого не становилось.
* * *
— …И я сказал, что все мои родственники давно попрощались со мной.
— Да, — подтвердил Эниант с чувством. — И я подумал даже, что не осталось ничего, что могло бы заставить тебя отказаться от дара в мою пользу.
— Так оно и есть, — ответил Овельтар, довольно улыбаясь. — Я сочувствую твоим бедам, князь. Но не проще ли положиться на милость богов? Они любят шутить над нами шутки, но пытаться рисковать всем, чтобы пойти им наперекор… — и он покачал головой. — Поверь мне, я знаю, о чём говорю.
— И всё же я надеюсь, — повторил Эниант. — Ну что, Овельтар, могу ли я попытаться ещё раз?
— Завтра, — произнёс дарион, вставая из-за стола. — Боишься, что я убегу, князь? Напрасно боишься. Бежать мне некуда.
Эниант усмехнулся, но возражать не стал.
— Во всяком случае, у меня достойный противник, — произнёс он, наклоняя голову.
— У человека есть только один противник, — возразил Овельтар, аккуратно складывая инструменты в ящичек. — Он сам. Добрых снов, князь. Завтра будет чудесный день.
…Проснулся Эниант чуть свет и тихонько прокрался к выходу из храма. Из комнаты-мастерской дариона уже доносилась знакомая песенка и тихий лязг металла о металл.
* * *
— Я узнал, что твой дар иссякнет, едва ты создашь тысячу предметов во имя Хранительницы, — начал князь. С удовлетворением отметив, что дарион ощутимо вздрогнул.
— Откуда ты знаешь? — спросил Овельтар глухим голосом.
— Боги, как ты заметил, любят шутить, — ответил Эниант, осторожно опуская на пол просторную сумку. — Тебе, вероятно, сказали, что никто не узнает об этом? Увы, я узнал. Венец, который ты заканчиваешь тысячный предмет.
— Верно, — кивнул мастер. — надеюсь, ты не собираешься мешать мне заканчивать его?
— Ни в коем случае, — помотал головой Эниант. — Но я помешаю тебе, как ты правильно догадался. Смотри.
И он открыл сумку и на стол легло ожерелье. Не было в нём ни крупинки золота, ни единого драгоценного камня. Бронза и речная галька… но невозможно было оторвать глаз от этого произведения искусства.
— Узнал, я вижу, — ещё раз усмехнулся Эниант. Скверной была его улыбка. — Я купил его, купил за большие деньги. И теперь…
Поражённый дарион не успел даже пошевелиться. Видимо, молоток уже был у Энианта под рукой. Один точный удар — и лишь безжизненные брызги камня и сплющенная бронзовая змейка напоминали о некогда прекрасном украшении.
— Итак, не тысяча, а девятьсот девяносто девять, — подвёл итоги Эниант. Овельтар пытался что-то сказать — и не мог, губы не повиновались ему. Он никак не мог поверить в то, чему оказался свидетелем. — Продолжаем. Вот перстень. Изумительная вещь! И если я сейчас… — он занёс молоток.
— Довольно, — произнёс дарион едва слышно. — Прекрати, Эниант.
И — словно стон узника, подвергшегося жесточайшим пыткам:
— Я согласен.
И — уже в спину удаляющемуся человеку:
— Не стоило его разбивать. Оно уже умерло… с той минуты, как ты купил его, чтобы убить.
* * *
Они стояли у главного алтаря. Человек — по левую руку; дарион по правую.
— Последний шанс передумать, — напомнил дарион, с лица которого, казалось, улыбка исчезла навсегда.
— Я и так совершил слишком много недоброго, — было ответом. Поздно отступать.
Овельтар вздохнул.
— Я, Овельтар, из рода Аверранд, взываю к тебе, Повелительница Лесов и…
Бывший князь почти не слушал его. Теперь, когда сумасшедшее желание его исполнялось, он ощущал страшную усталость. Десять с лишним лет… и сколько ещё времени пройдёт, прежде чем он сумеет что-то противопоставить тёмно-сиреневым клинкам захватчиков. Здесь, посреди нетронутого спокойствия вечного леса, о подобном думать не хотелось.
А ведь придётся…
— …и прошу передать ему ту ношу, что все эти годы была моей судьбой.
Простые слова. Слова как слова…
Словно сотни иголочек начали покалывать кожу Энианта. Вскоре это прошло.
— Случилось, — произнёс он, не веря собственной удаче. — Я… я тоже кузнец, Овельтар! Я тоже способен теперь создавать… многое… — он вытер пот со лба.
Дарион молча кивнул, поклонился изваянию богини и решительным шагом направился прочь из святилища.
— Благодарю тебя, — донеслось ему вслед. — И… прости за то, что я сделал.
Овельтар в последний раз встретился с Эниантом взглядом.
— Скорее уж я должен извиниться, — пожал он плечами. — Прощай, князь, и удачи тебе.
* * *
— Сегодня же оправлюсь домой, — Эниант говорил в возбуждении сам с собой, торопливо собирая вещи. — Храм уже воздвигнут. Останусь там и…
Он услышал, как скрипнула дверь комнаты дариона. Сейчас она сольётся со стеной, и не будет уже ни единого намёка на мастерскую, что так долго находилась внутри. Или не долго? В самом ли деле дарион обретался десяток лет именно здесь?.. Боги любят шутить… это точно.
Из окна своей комнатки Эниант увидел, как мрачный, словно туча, дарион, выходит на улицу, поднимает, щурясь, взгляд у небесам и осторожно прикасается к листьям шиповника. Словно видит их впервые в жизни.
Так убиваться из-за ожерелья? Вероятно, правду говорят о том, что всю душу вкладывает этот народ в то, что выходит у них из рук… а самим им ничего не остаётся. Когда князь намекал на то, что в состоянии оставить дариона безо всех родственников и друзей, тот даже глазом не моргнул. Нет, нелюди они и есть нелюди…
— Благодарю тебя, Хранительница! — громко произнёс Эниант, закрывая за собой дверь. Дверь, однако, исчезать не спешила. Впрочем… должна же оставаться хотя бы одна комната, верно? Сегодня ты спасла всю мою страну… мы вечно будем возносить тебе восхваления.
Какое бы время года ни стояло на улице, внутри храма всегда пахло осенью. Отчего — неизвестно. Может, оттого, что осенью все краски гораздо ярче и даже самым беспечным становится ясно, что впереди безмолвие и холод?
