- Ты напал на меня? - спросил я и попытался жестом выразить забытое мною слово "почему". В жесте участвовало и копье.
Парень рухнул на колени и быстро заговорил на скрежещущем это наречии, глядя жалобно и покорно. Он был убежден, что я сильномогучий Атарикус, что старики ждут меня с ранней весны, и что по моей милости драконьи дозоры короля рыщут в тени великих гор. По его тону я понял, что встречаться с дозорами не стоит. Мой новый водитель был моложе меня, ниже ростом и тащил за спиной тушки зайцев и маленькой росомахи, вынутых из силков на заре. Я спросил его, знает ли он кого-нибудь, кто бы видел дракона, и он отвечал мне долгим взглядом, недоуменным в высшей степени. Больше с дурачком толковать было не о чем. Я не слишком ловко взобрался в седло, потеснив изрядно похудевший кожаный тюк, и осведомился напоследок о дороге в деревню. Он опять недоверчиво воззрился на меня и так же молча указал вперед. На этот раз маху дал я. Дорога-то была одна, и она лежала под нашими ногами, а потом поплыла, увлекая назад несостоявшегося попутчика, корявые дикие яблони, склоны и пригорки, вверх да вниз. А ветер чист и свеж был.
Покамест я не увидел его, и вспыхивавшую траву под выдохами огня, мгновенно обращавшуюся в черный ломкий пепел. Я смотрел на него сбоку, на исполина, от хвоста шла волна новой, нежно-зеленой чешуи на смену грязно-бурой, закаменевшей, и были чешуйки с мою ладонь, и с мою голову. Он парил над землею в двух-трех футах, лениво помавая плавниками-крыльями, толстый хвост волоча по выгоревшей черной траве, кроша ее в прах. Двигался он словно тяжелый медлительный сом в стеклянном ящике с водой на потеху толпе, однако самомалейший толчок крыльев гнал его подобно туче в ветреный день. Перед ним мелкой рысью, изредка оборачиваясь и что-то крича чудовищу, бежал еще один обитатель страны Мо, такой же придурок, как и первый. Дразнил ли он воплощенную свою погибель? Заманивал, жертвуя собою, в некую волчью яму? "А ведь еще пацан совсем, - мелькнула мудрая мысль в моей внезапно повзрослевшей голове. - Ишь как чешет босиком!" Я не успел в одно мгновенье обозреть всю мою жизнь. Копье Этерика задрожало, уставилось в цель и властно потянуло меня. Руки точно прилипли к нему, теперь заметно горячему. Я ударил коленями Семле, он устремился с места по целине, копье рвалось из рук, и вот... мы мчимся... прямо в застилающую небо махину. Дракон плавно и бесшумно повернулся к нам и отвел пасть от земли. Смрад, драконий смрад. Где он?
- Эээ-оооо-аааа!
Неужто это я кричу? Мамочка! Как все быстро, что несет меня вверх? Белесый зоб монстра в какой-то миг раздулся, разгладил морщины на шее и посветлел. Дракон слегка подпрыгнул в воздухе и утвердился над моею безумной головой. Все!
И тогда ярое копье с поистине нечеловеческой (и уж не моей) силою пробило нежную кожу зоба и, легко пройдя эту полость, хрустко врезалось то ли в кость, то ли в хрящ. Меня спасла сила взрыва. Она отшвырнула нас легче летучего тополиного пуха. Опять я лечу, вдобавок оглушенный и ошпаренный, и разрываю рот в беззвучном вопле. Я зажмурил глаза и впечатался в землю. Сознание ненадолго возвращалось ко мне, я полузапомнил эти краткие вспышки, плывущие бесшумные картинки. Склонившиеся надо мной чумазые рожи спасенных мною придурков. Младший просто таращится, а другой постукивает пальцем по лбу жестом, старым как горы.
Еще - поздний вечер, но на низкой лежанке в углу хижины тепло, сухо и покойно, и сквозь стену из неплотно пригнанных округлых членистых стволов мелькают лики огня, большой костер снаружи, а вокруг - фигуры, тени. Дверь откинулась, и открылся путь свету, и кто-то вошел и загородил свет. Мне чудится - то женщина в белом одеянии, с чашей воды из горного ручья, студеной, колкой. Я мучительно вспоминаю, как сказать "пить", но мутный мрак обволакивает меня.
Та же лежанка, и теперь солнце протянуло свои лучи из каждой щели, расстелив длинные полосы на земляном полу. Слух не отказывает служить мне, но контузия еще сказывается в каждом движении, я сажусь, и пью, и ем, и только потом за спинами женщин, ухаживающих за мной, замечаю внимательный взгляд человека в сером бархатном полукафтанье и с тусклой желтой цепью на груди. Я, верно, явственно меняюсь в лице, ибо он жестом, старым как горы, прикладывает палец к губам и исчезает. И лишь дверь проскрипела и стукнула негромко. Боже правый! Патрули короля! Меня засекли. Я порываюсь вскочить на ноги и бежать, покуда сил достанет, но их маленькие руки укладывают меня. К губам подносят горячую кружку, испускающую сладкий пар, я отпиваю глоток, еще и легко засыпаю.
И вот я поправился, но кроме меня никто об этом не знает. Опять вечер, за стеной - не далее протянутой руки - сидят, дышат, шевелятся с десяток подростков. Они слушают, слушаю и я, затаясь в темноте, нарушаемой дыханием пламени. А старческий голос, сиплый и слабый, скупо роняет слова, продолжая повесть, застигнутую мною на полпути, на середине. Странно, я понимаю почти все, или догадываюсь, или считаю, что догадался.
- ...всех его учеников. И бросали зверям... А он остался... И ему сказали... Иди, говори свои... слова... но не будет тебе пристанища... И всякий, кто... хлеб, и воду, и крышу от ненастья... А наутро ты пойдешь дальше... всех их убьют... огонь... развеют по ветру... Но он сказал... истина и свет... жить не стоит... И он шел так, годы и годы... и вслед за ним всегда... жестокие рыцари, конные, оружные... Люди пускали его... грех... Он нес им слово и знал... смерть... за ним вслед... Всех в том доме, от мала до велика... и они знали... Не было горше муки... Он взывал... но молитвы... небо молчит... и новый день... Его вера иссякла... дьявольский план... но слухи... все больше людей... с радостью встречали его... жертва искупительная... Настал день... были сухи, сердце болело... Он не посмел... Всадники поодаль, на виду... Вышли к нему... во имя Бога твоего... мы готовы... девы и малые дети... простирали руки... он бросился бежать... оглянулся... большой пожар... вся деревня та... и тени конных, выше высоких деревьев... А утром... вынули из петли...
Вдруг сверху взвыла труба, и пронеслась тень без шума. Выше невысоких здешних деревьев. Быстрый вихрь пригнул костер. Я закаменел. Сервы возле хижины молча глядели в пламя. Продолжения варварского апокрифа не последовало. Они разошлись, так и не узнав о моем присутствии.
В ту же ночь всех обитателей деревни согнали к моей хижине. Явно не по доброй воле они воздавали мне царские почести, а староста и еще трое неизвестных явились каждый с веревкой на шее. Они довольно убедительно просили покарать их за то, что разделали Семле и разделили между собой нехитрые мои пожитки. Им бы сошла с рук и разделка моей туши, если б не чудесное копье. Оно не умело менять хозяина, раз его признав, и не давалось в руки. Тогда старики сочли возможным, что Атарикус все же воплотился в юном недотепе, и решили вернуть меня к жизни. Чего ради - бог весть, однако и провидение вмешалось в виде какого-то местного наушника и драконьего королевского дозора.
