— Задорный? — Я засмеялась. — Ты находишь?
Тут послышался звук отпираемой двери, шаги в передней — пришла Нина Андреевна. Мы стали быстро одеваться. Она без стука заглянула в комнату Олега — мы еще не успели застелить постель, — сухо поздоровалась и вышла.
Пили чай на кухне. Нина Андреевна, рыжевато-седая тощая дама, жаловалась, что Олег «привез какую-то дрянь, стал ее варить, вся квартира провоняла», а Олег возразил:
— Это не дрянь, а мидии. Просто я не совсем правильно сварил. Добавил не те ингредиенты.
Она закурила и, глядя водянисто-голубыми глазами в окно, заговорила о своем споре с учительницей истории, которая на уроках объявила, что Рюрик был не норманном, а из южно-балтийских славян. Ссылалась на какие-то новейшие изыскания.
— Я сама раньше преподавала историю и что-то не припомню, чтобы среди славянских племен в Южной Балтике были варяги, — говорила Нина Андреевна. — Там были поморяне, сорбы, лужичи. А в летописи сказано о варягах, а варяги — именно норманны. Да и имена первых русских князей — скандинавские.
— Например, Олег, — подтвердил Олег. — Не говоря уже об Ольге.
Нина Андреевна, прищурясь, посмотрела на меня, словно пытаясь разглядеть на моем лице скандинавские черты, и сказала:
— Олег и Ольга… Ну что же, молодые люди. Вот взяли бы и — поженились.
— Que va! — воскликнул Олег.
Мне бы, как благовоспитанной девице, смущенно потупить взор, сказать: «Ну что вы… я и не думаю об этом…» Но я просто промолчала.
Олег пошел проводить меня до метро. По дороге рассказывал о книге философа Николая Федорова: что-то такое об общем деле человечества — о преодолении смерти, о воскрешении отцов. Но меня «общее дело человечества» как-то не волновало. Со своими делами бы управиться. С квартирными, например. Светка объявила, что выходит замуж за Дмитрия Караваева, прыгуна с шестом. Да пожалуйста, пусть выходит. Но дело-то в том, что прыгун Караваев приехал откуда-то из Сибири, жилплощади в Москве не имел и, значит, запрыгнет прямо в нашу квартиру. А у нас двухкомнатная малогабаритка в Черемушках, мы с сестрой в одной комнате, мама во второй — и придется мне переселиться в мамину десятиметровую. Это, скажу прямо, нежелательно. После того как отец от нас ушел к другой женщине, мама очень сдала, стала слезлива и раздражительна, и в больнице, в которой она работала медсестрой много лет, что-то у нее разладилось. Светка со своим прыгуном сейчас на легкоатлетических сборах, но в октябре они возвратятся в Москву, и мне придется «очистить помещение».
Обо всем этом я Олегу, конечно, не рассказала. Зачем? Подумает еще, что я склоняю его к женитьбе. «Que va!» — Ну да! — выкрикнул он в ответ на руководящее пожелание мамаши. Да я, по правде, и не очень-то представляла Олега своим мужем. С ним, само собой, не соскучишься: он яркий… мой первый мужчина… Но ведь муж — это нечто другое. Опора, защита, надежность — разве не так?
— Вся история, — продолжал между тем Олег, — это разрушение природы и истребление людьми друг друга. У нас в подкорке — войны и ненависть.
— В моей подкорке нет войн, — сказала я. — И ненависти нету.
— В подкорке, то есть в долговременной памяти, есть всё, — возразил он. — Вся история гомо сапиенса — от первобытной дикости до Освенцима. До Хиросимы. Прав Теодор Адорно: история европейской цивилизации — это история сумасшествия разума.
— Олег, спустись с неба на землю, — попросила я, взяв его под руку. — Какие у тебя планы теперь, когда ты покончил с мидиями?
— Какие планы? — У него в глазах появилась знакомая мне усмешка. — Я полностью отдаю себе несколько запоздалый отчет о насущной необходимости составить план дальнейшей жизни. Разумеется, давление обстоятельств требует от меня немалого напряжения в достижении благородной цели, коей можно считать сближение России и Индии…
— Трепись! — Я отпустила его руку и ускорила шаг. — Не можешь ответить на простой вопрос.
— Оля, я правду сказал! В Москве открылся офис смешанной российско-индийской компании. Они берут меня переводчиком с английского. Я еще до отъезда в Кандалакшу с ними связался, а сегодня позвонил, они подтвердили. Оля, не торопись! Куда ты бежишь?
Куда я бегу? Хотела бы знать. Вернее — не куда бегу, а от чего убегаю?..
В субботу утром позвонил Джамиль и напомнил о своем приглашении. Нет, он не сказал, что приглашает нас с Олегом. Меня он пригласил. Ну что ж, почему бы и нет? Даже интересно посмотреть, что за кафе покупают теперь.
Там оказалось очень неплохо. На каждом столике вазочка с гвоздикой или ромашкой. Стены ярко расписаны орнаментом, как на восточных коврах, в центре главной стены изображение круглолицей девы в саду, среди созревших красных гранатов.
— Эта картинка взята из старинной школы миниатюр, — сказал Джамиль. — Семнадцатый век. Нравится тебе?
— Да, красиво.
Мы сели за столик, и тотчас девица, похожая на ту, что на стене с гранатами, поспешила к нам с приветливой улыбкой.
— Тамила, — сказал ей Джамиль, — принеси самое лучшее, что у нас есть.
Минуты через три наш стол превратился, можно сказать, в цветущий сад. Были чудные кутабы с зеленью, потом долма, люля-кебаб, что-то еще. Никогда прежде я не ела так вкусно, так много. Джамиль провозгласил тост за меня («За самую красивую девушку Москвы» — так он сказал), потом за моих родителей, а я добавила к тосту и его папу-маму, и тут он пустился рассказывать о своем сводном брате, сыне отца от первого брака, какой он замечательный спортсмен и сколько в нем энергии — он-то и заварил эту кашу, то есть покупку кафе.
— А твой брат не прыгун с шестом случайно? — спросила я.
— Нет, Адиль борец. Он был чемпионом республики по классической борьбе. А при чем тут прыгун с шестом?
— Ни при чем. — Я смеялась. От красного прекрасного вина туманилась голова. — Просто слышала, что прыгуны иногда запрыгивают не туда… не туда, куда нужно.
— Я никогда об этом не слышал, — сказал Джамиль.
За соседним столом пировала шумная компания, оглушительно хохотали две девицы, черненькая и рыженькая, а парни были разнообразные — и обычного московского вида, и восточного. Да и вообще зал был полон. Громко играла резковатая музыка.
— У вас веселое кафе, — сказала я. — И так каждый день?
Джамиль не ответил. Он исподлобья смотрел на компанию, пировавшую за соседним столом. Там веселье вдруг обернулось ссорой.
— Ну и нечего руки распускать! — кричала рыженькая девица, вся какая-то взъерошенная, своему соседу.
— Не ори! — огрызнулся тот, кривя рот под черными усиками. — Что на тебя нашло, дура?
