— Закрытыми? — отвечал я. — Хорошо.
— Затем оставайтесь неподвижны. Не следует двигаться, так как вы можете что-нибудь задеть. Помните, что все ваши движения будут в несколько тысяч раз быстрее обыкновенного; сердце, легкие, мускулы, мозг — все будет действовать быстрее, и вы можете сильно удариться, не замечая этого. Вы понимаете, что вы об этом не будете помнить. Вы будете себя чувствовать совершенно так же, как и теперь, только вам покажется, что все в мире происходит в несколько тысяч раз медленнее, чем теперь. В этом-то и заключается особенность этого элексира.
— Господи, — проговорил я, — и вы думаете…
— Вы увидите, — отвечал он, взяв небольшую мензурку. Он окинул быстрым взглядом стоявшие на конторке предметы. — Стаканы, — проговорил он, — вода, все тут. На первый раз не следует принимать слишком много.
Он накапал драгоценного содержимого зеленой склянки.
— Не забудьте же того, что я вам сказал, — говорил он, переливая жидкость из мензурки в стакан с тем же видом, с какими итальянский слуга отмеривает виски. — Сидите с крепко закрытыми глазами и абсолютно не двигайтесь в продолжение двух минут, пока я не заговорю, — сказал он.
Он долил в каждый стакан около дюйма воды.
— Между прочим, не ставьте вашего стакана на стол. Держите его в руке, а руку обоприте о колено. Вот так, а теперь…
Он поднял стакан.
— За успех «нового эликсира», — сказал я.
— За успех «нового эликсира», — отвечал он.
Мы чокнулись, выпили, и я тотчас закрыл глаза.
Вам, наверное, знакомо состояние небытия, в которое погружаешься под влиянием «газа». Я на неопределенное время впал в это состояние. Затем, услышав голос будившего меня Джибберна, я задвигался и открыл глаза. Он стоял на том же месте со стаканом в руке. Вся разница заключалась в том, что стакан был пуст.
— Ну? — спросил я.
— Вы не чувствуете ничего особенного?
— Ничего. Пожалуй, легкое опьянение, больше ничего.
— Слышите звуки?
— Все тихо, — отвечал я. — Клянусь небом, да! Совершенная тишина, если не считать каких-то слабых, отдаленных звуков, напоминающих собой едва слышный шум дождя. Что это такое?
— Мне кажется, — отвечал он, — что это раздробленные звуки, впрочем, я не уверен. — Он взглянул на окно. — Случалось ли вам видеть оконные занавески, прикрепленные подобным образом?
Я последовал в направлении его взгляда и увидел занавеску, которая, казалось, застыла в воздухе с завернутым концом, в том положении, в которое ее привел легкий ветерок.
— Нет, — отвечал я, — как странно…
— Теперь смотрите сюда, — произнес он, разжимая руку, державшую стакан. Естественно, что я вздрогнул, ожидая, что стакан упадет и разобьется. Между тем, он не только не разбился, но, казалось, и не двигался. Он повис совершенно неподвижно в воздухе.
— Собственно говоря, — сказал Джибберн, — в наших широтах предметы должны падать со скоростью шестнадцать футов в первую секунду. Следовательно, стакан падает со скоростью шестнадцать футов в секунду. Дело в том, что он не падал еще и сотой части секунды. Это вам дает представление о скорости действия «моего эликсира».
При этих словах, он продолжал водить рукой вокруг стакана, наконец, взял его за дно и с большими предосторожностями поставил на стол.
— Ну? — обратился он ко мне, смеясь.
— Кажется, все обстоит исправно, — отвечал я и начал потихоньку вставать с кресла.
Я чувствовал себя превосходно, легко и рассуждал вполне отчетливо. Я сознавал, что живу гораздо быстрее. Например, сердце мое делало тысячу ударов в секунду, но это мне не причиняло ни малейшего неудобства. Я выглянул в окно. Неподвижный велосипедист с наклоненной головой и застывшим в воздухе, позади его колеса, столбом пыли, тщетно пытался догнать застывший же на галопе шарабан. Я разинул рот от удивления при виде этого неожиданного представления.
— Джибберн, — воскликнул я, — как долго продолжается действие этого чертовского снадобья?
— Бог знает, — отвечал он. — Последний раз, когда я его принял, я с этим лег спать, и действие его прекратилось только во сне. Уверяю вас, что я даже испугался. Это должно было продолжаться всего несколько минут, а мне показалось, что прошло несколько часов. Впрочем, спустя некоторое время он, кажется, сразу перестает действовать.
Я с гордостью сознавал, что не испытываю ни малейшего страха. Я приписываю это тому обстоятельству, что нас было двое.
— Почему бы нам не выйти? — спросил я.
— Правда, почему бы и не выйти?
— Они нас увидят.
— Только не они, вот уж нет. Мы будем идти в тысячу раз быстрее, нежели самый ловкий скороход. Идем же! Откуда мы выйдем, через окно или через дверь?
Мы вышли через окно.
Из всех необыкновенных случаев, которые когда-либо случились со мной или которые я мог себе представить, а также из всех странных происшествий с другими лицами наша небольшая прогулка на Фолькстонском побережье под влиянием «нового эликсира» была наиболее безумной и странной. Мы вышли через ворота на дорогу тотчас же в мельчайших подробностях заметили все, что происходило вокруг. Верхняя часть колес, ноги запряженных в шарабан лошадей, а также конец бича и нижняя челюсть только что начавшего зевать кондуктора были еще в движении, но все остальное казалось замедленным. И при этом полная тишина, кроме слабого шума, исходившего из нашего горла. А между тем, в этом как бы замерзшем экипаже находились и кучер, и кондуктор, и одиннадцать человек пассажиров. Впечатление, производимое на нас экипажем, было сперва довольно оригинальное, но вскоре нам сделалось неприятно. Перед нами находились подобные нам и в то же время не совсем такие, как мы, люди, застывшие в небрежных позах с неоконченными жестами. Молодая девушка и мужчина улыбались друг другу, и их неподвижная улыбка, казалось, никогда не кончится; женщина в капоре с развевающимися лентами облокотилась на перила и уставилась на дом Джибберна с неподвижной вечностью во взгляде; какой-то мужчина, похожий на восковую фигуру, гладил свои усы, а другой протягивал одеревеневшую руку с растопыренными пальцами за сорвавшейся шляпой. Мы глядели на них, смеялись над ними, делали им гримасы, наконец, с досадой повернули обратно и пошли навстречу велосипедисту, по направлению к берегу.
— Бог мой, смотрите сюда! — воскликнул Джибберн, указывая пальцем на летевшую пчелу.
Она слабо рассекала воздух крыльями и подвигалась так медленно, как ползает самая вялая змея.
Наконец, мы пришли на берег. Здесь все казалось еще более ненормальным. На эстраде играл оркестр, но до нас долетали только слабые хриплые звуки, похожие на продолжительный вздох, переходивший от времени до времени в шум, напоминавший медленное, глухое шипение каких-нибудь гигантских часов. Странные молчаливые люди, точно манекены, застыли во всевозможных положениях: одни из них стояли, другие же остановились среди прогулки в неустойчивых и неудобных позах. Я прошел мимо маленького пуделя, повисшего в воздухе на прыжке, и наблюдал за медленными движениями его ног по мере того, как он опускался на землю.
