— Петр Карлович любит театральные жесты, — проговорил Сергей Сергеич и кинулся в котелку, в котором захлюпала каша.
Ужин был стремителен, как солдатский завтрак.
Нина отодвинула пустой котелок и снова улеглась у костра. Дрема укачала ее на теплых руках. Засыпая, она услышала голоса рабочих. Они прошли в свою палатку, разговаривая о кинокартине, которую им показали на ближайшем совхозном становище.
Неизвестно, сколько прошло времени.
— Эстафета! — сказал неожиданный голос.
Сергей Сергеич сидел у костра, держа перед собой клочок бумаги. Рядом с ним стоял неизвестный мальчик.
— Эстафета, — повторил Сергей Сергеич, протягивая Нине бумажку.
Нина склонилась к костру. Буквы на бумаге прыгали.
— Дорогие коллеги, — медленно прочла Нина. — Прошу вас завтра со всем нашим скарбом перебраться к Красному Яру. Это обрыв в трех километрах от нашей теперешней стоянки, вверх против течения реки. Объект работы меняется. Апатиты — дело конченное. Профессор Крот.
— Это надо выяснить, — сказала Нина, взглянув на Сергея Сергеича, — я пойду к Петру Карловичу.
Сергей Сергеич улыбнулся:
— Идти, конечно, нужно, но он ведь страшно упрямый. Вы все-таки скажите ему: апатитам придают такое значение, тут и Общество по изучению производительных сил замешано и газеты тоже приняли участие.
Сергеи Сергеич взял из рук Нины бумажку и сложил ее вчетверо.
— Беда в том, что во время экспедиции он требует полного подчинения. Но все- таки попытайтесь.
Сергей Сергеич поднялся.
— Пойдемте, я вас немного провожу.
* * *
Костер был двойной. Отраженное пламя полыхало в воде. Человек сидел неподвижно. На фоне огня силуэт его был необычайно четок.
Неподвижная фигура человека, костер и отраженное пламя создавали ощущение почти торжественной тишины.
Из-под ног Нины посыпались камни. Они упали в воду и звонко булькнули.
Тогда человек вскочил. Нина вступила в светлый круг костра и человек кинулся к ней навстречу:
— Нина Сергеевна, случилось что-нибудь?
— Петр Карлович, — спокойно сказала Нина, — я пришла узнать, почему мы прекращаем работу в месторождениях?
Выражение тревоги сбежало с лица профессора.
— Апатиты — дело безнадежное, — сказал он с высокомерной убежденностью.
Нина почувствовала, что ей не хватает дыхания.
Профессор стоял перед ней, маленький и взъерошенный. Он говорил о том, что кривушинские апатиты, безусловно, не имеют промышленного значения, что дальнейшую разведку можно было бы вести только для получения более полных доказательств.
— Значит, с апатитами кончено?
Нина произнесла эту фразу совершенно упавшим голосом.
Лицо профессора стало непроницаемым.
— Вы не огорчайтесь, — сказал он, смеясь одними только глазами. — Завтра я покажу вам замечательный обвал.
— Петр Карлович, по ведь это полная бесплановость, — то, что мы оставляем апатиты и принимаемся за новую работу.
Профессор слегка прищурился: Ого! она уже заражена тем ядом, которым пропитано молодое поколение ученых. Программа, целевая установка, строгий план… Но разве нет особой поэзии в том, как алхимики, добывая философский камень, случайно открывали величественные законы природы?
Поблескивая быстрыми, пронзительными глазами, профессор Крот говорил о том, что в истории науки нередки такие случаи, когда в процессе научной работы решительно менялось самое ее направление.
Нина тоскливо молчала.
— Как вы теперь вернетесь в лагерь? — резко перебил себя профессор Крот. — Я мог бы вас проводить, но мне не хотелось бы оставлять обвал безо всякого надзора.
Нина засмеялась.
— Можно подумать, что у вас там клад.
— Не клад, а скелет ископаемого.
Нина знала, что расспросы сейчас бесполезны. Профессор стоял перед ней, бормоча что-то и потирая руки. Нина решилась:
— Петр Карлович, меня не надо провожать, я остаюсь здесь.
Профессор посмотрел на нее недоверчиво.
Нина слегка обиделась.
— Я буду спать у костра.
Профессор выпрямился.
— Это не годится, я построю вам шалаш.
Нина не успела возразить: профессор вынул охотничий нож и ринулся к зарослям кустарника, которые скучились на отмели по правую сторону от костра.
Нина пошла к огню, подбросила несколько хворостинок. Пламя медленно заполоскалось в воде.
Нина почувствовала страшную усталость.
Огромное озеро пшеницы, улицы из белых мазанок, лицо человека с седеющими висками, — все это промелькнуло перед ней в мгновенном видении. Кажется, она задремала.
Профессор свалил у костра зеленую охапку и снова пропал в кустарнике. Он ходил так три раза. У костра вырос холмик из гибких ветвей. Потом профессор принес аккуратно обделанные стяжки.
В движеньях его было обезьянье проворство. Он подпрыгивал на ходу, лицо его порозовело.
Нина подумала, что в этот час он вспомнил бесконечные блужданья под северным небом. Воспоминания эти, несомненно, были ему приятны.
Руки его двигались с удивительной быстротой.
Он сложил остов шалаша и стал покрывать его зелеными ветками.
Нина пыталась помочь ему, но он просил ее не беспокоиться.
Шалаш встал у костра с челом, обращенным к реке. Ладони профессора раскинулись в приглашающем жесте. Нина вошла в зеленое жилище.
Запах ветвей был пронзителен. Нина почувствовала себя настоящей путешественницей. Она хотела сказать об этом профессору, но он деликатно отошел к костру. Он сел у огня, обхватив руками поднятые колени.
* * *
Утром профессор и Нина стояли перед обрывом. Земля сыпалась понемногу. Пласты были свежие, глина еще не завяла от ветра. Слоистая, слабо покатая стена обрыва имела в высоту не менее тридцати метров. На глубине двенадцати метров, в сером пласте песчаника желтели какие-то кости.
Расстояние скрадывало их величину, но все же нетрудно было заметить, что они огромны.
— Это мамонт? — обратилась Нина к профессору.
Профессор гмыхкнул и пожевал губами.
— Не думаю… Кость, которую вы видите, представляет из себя нижнюю челюсть ископаемого. Вчера я осмотрел ее.
— Осмотрели? — недоверчиво протянула Нина. — Но как же вы поднялись на обрыв?
Профессор потряс в воздухе остроплечим молотком.
— Это было довольно трудное предприятие. Я загонял молоток в породу, затем подтягивался, укреплялся и снова переставлял молоток. Таким образом я добрался до костеносного пласта. Но это не столь удивительно. Пионер, который привел меня в обрыву, тот добрался до костей с помощью одних только собственных конечностей.
