— Начальник? — переспросило оно.
— Да. К большому начальнику… Большому господину… Самому сильному начальнику…
Существо с бурдюком как будто задумалось.
— Твоя идти, — неожиданно произнесло оно.
Давид положил на землю тыкву и пошел вслед за ним. Взгляд его рассеянно скользил по, сторонам. Они шли по широкой долине, тянущейся вдаль, за горизонт. Справа был виден лес, издалека напоминающий занавес. Создания, подобные тем, которые спасли его, занимались рубкой деревьев. Они подпиливали стволы, валили их на землю, а другие бригады начинали тут же обрубать ветки и разделывать древесину. Они работали топорами и ручными пилами самых примитивных конструкций. Этой работой были заняты целые семьи, включая женщин и даже детей — их усилия также вливались в общий коллективный труд.
Но это было не все. На противоположной стороне поля, слева от Давида, тоже трудились рабочие бригады: эти добывали гранит в каменоломне. Огромные глыбы откалывались от скалы и сбрасывались в долину, а там их облепляли другие камнетесы и принимались остервенело бить по ним кирками и кувалдами. Они били, колотили, стучали, охваченные каким-то непонятным яростным исступлением.
По мере того, как Давид продвигался вперед вслед за своим провожатым, шум перерастал в грохот. Не этот ли шум и был причиной внезапной смерти Ваго? Нет, все-таки не он. Шум от кирок и лопат не мог содержать ультразвуковых колебаний, гибельных для ушей венерианца. Для этого требовалось что-то другое… что-то другое, чего слух Давида попросту не улавливал. Но что это могло быть?
Они прошли вдоль чего-то непонятного — Давид про себя назвал это кладбищем. Во всяком случае, оно очень напоминало кладбище с ровными рядами могильных холмов, — но ни крестов, ни каких-либо иных сооружений, которые напоминали бы культовые, нигде не было.
Они обогнули этот обширный некрополь, и существо с бурдюком подвело Давида к скопищу убогих строений. Это были хижины и лачуги, собранные из древесных стволов и обмазанные гончарной глиной, такие же жалкие, как и те существа, которые обитали в них.
Миновав хижины, они вышли на пустырь, заросший густым кустарником, и существо с бурдюком направилось к одному из себе подобных — высокому лохматому парню, вся одежда которого состояла из одной набедренной повязки.
Размахивая молотком на длинной рукоятке, он бил по большой стальной пластине, висевшей на деревянных угольниках, — удар за ударом, удар за ударом, — производимый им шум был ужасен, и Давида поразило, как этот бедняга может выносить такой адский грохот. Зачем он это делал? В чем заключалась польза от этих ударов, от которых, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки в ушах и которые, по всей видимости, полагалось наносить безостановочно?..
Производитель шума ни на секунду не прервал своего занятия, когда отвечал на вопросы существа с бурдюком, а Давида он не удостоил ни единым взглядом.
Вам!.. Вам!.. Вам!..
Существо с бурдюком сделало Давиду знак, и они опять пошли вдоль карьера. Вскоре они остановились перед другим созданием, — худым, как скелет, совершенно седоволосым стариком, который из последних сил пытался расколоть кувалдой каменную глыбу.
Старик устало посмотрел на Давида. Он все знал. Ему было уже известно о появлении Давида в долине, но он не выразил ни малейшего любопытства, ни малейшего желания расспросить его о чем-либо. Все то же безразличие, все то же полное равнодушие! Наверное, эти существа не прекратили бы своих бессмысленных занятий даже в том случае, если бы перед ними из-под земли внезапно возник сам дьявол.
При первых же словах, произнесенных земным пришельцем, старик медленно покачал головой, — как человек, измученный тяжелой работой.
— Моя не знать, — сказал он на своем жаргоне.
Давид стал втолковывать ему, стараясь говорить как можно проще:
— Подожди… Ты не проявляешь никакого интереса ко мне… Но, может быть, ты видел других людей, похожих на меня?.. Да, других людей. Где они? Где я могу их найти?
— Моя не знать… не понимать…
— Как называется эта планета?
— Планета?
— Да, ну, скажем, этот мир, тот мир, в котором ты живешь…
Старик-камнетес ударил кувалдой по глыбе, затем показал рукой вокруг себя.
— Это шатанга… шатанга, в которой живет мое племя.
Давид перевел дыхание. Он понял, что снова столкнулся с тем же невежеством и что это добродушное существо абсолютно ничем не может ему помочь.
Но надежда не оставляла его. Он решил действовать обходным путем:
— Для кого вы работаете? Кто вами управляет?
На этот раз старик прервал работу. Он повернул к Давиду свое морщинистое, залитое потом лицо.
— Для Великих Хозяев, — сказал он. — Великих Хозяев шатанги.
— А где находятся эти Великие Хозяева?
В зрачках бедного создания промелькнул страх. Старик опять вцепился в кувалду и, не отвечая больше на вопросы Давида, вновь принялся бить по каменной глыбе. Но Давид, заинтересованный тем, что услышал, не отступался:
— Зачем вы разбиваете эти камни?
— Моя всегда бить камни, — не поворачивая головы, бросил старик.
— В течение всей вашей жизни вы никогда не делали ничего другого?
— Ничего другого.
— Но почему? Почему?
— Мой отец разбивал камни… И отец моего отца…
— …тоже разбивал камни, — закончил за него Давид. — Да, я понял.
Продолжать разговор не имело смысла. У Давида было такое чувство, словно он заблудился в лабиринте и в поисках выхода ходил и ходил по замкнутому кругу.
— Где-нибудь поблизости отсюда есть дорога? — спросил он, меняя тон.
Ответа не последовало.
— …Какая-нибудь дорога?., путь… тропинка… Как мне выйти из этой… — он пытался подобрать слово, — из этой… шатанги?
В ответ — все то же молчание, все то же упрямое молчание. Давид повернулся к старику спиной и вышел из карьера.
Он чувствовал, что нервы его взвинчены до предела. Он не видел способа добиться от этих людей того, что ему нужно. Все его попытки расшевелить их, вывести из спячки — разбивались об их дремучее невежество, о полное равнодушие этих созданий, поглощенных своим шумным, раздражающим своей бесполезностью трудом. Чем они занимались? Что при этом создавалось? Вся их возня казалась ненужной, лишенной какого-либо смысла.
Вскоре дорога вывела Давида к другим шатангам, где точно такие же существа рубили лес или дробили камни. Но попадались и иные «производители шума», извлекавшие дополнительный грохот: кто бил по листам железа, кто по пустым бочкам, — и все эти «производители шума» стучали непрерывно, с неистовством, вызывающим скорее жалость, чем удивление, интерес или раздражение.
