По возвращении я нашел Иоану лежащей возле красного пятна, по которому она водила ладонью, словно бы ласково его поглаживая. Погруженная в свою непонятную игру, она меня не увидела, и я некоторое время смотрел на нее, с удивлением замечая на ее лице выражение нежной задумчивости.
- Что ты там делаешь? - спросил я, не повышая голоса, чтобы не испугать девочку.
Но она вздрогнула и быстро убрала руку.
- Знаешь? Может быть, она была и не плохая... - сказала она.
- Кто?
Иоана повернулась к красному пятну и едва слышно шепнула: - Лягушка...
Лишь тут я заметил связь между оттенками и с неприятным чувством, которое, однако, не попытался определить, спросил: - Ты хочешь сказать, что здесь... выбросила ее?
- Может быть, это была заколдованная девушка, - проговорила она тоненьким голоском, в котором звучало бесконечное раскаяние. Когда я взяла ее в руки, она испугалась и попробовала защищаться..
- Но ведь ты искала то место, и не нашла ..
- Нет...
- А теперь ... только потому, что трава покраснела?
Она повернула ко мне свое полное отчаяния личико, и я увидел, что ее губы дрожат, - Наверное, я поступила плохо .. .
Было ясно, что эти каникулы получились неудачными: что-то взволновало мою девочку, и она потеряла свое равновесие, которым я так восхищался.
- Ты маленькая и глупенькая, - сказал я, нагибаясь и поднимая ее с земли. - А в доказательство этого, погляди, сейчас мы раскопаем здесь землю и не найдем никакой лягушки!
Она ужом выскользнула из моих рук и кинулась к сараю, в котором, как она знала, хранились инструменты. Следя за ней взглядом, я спросил себя, что заставило меня сделать это неожиданное предложение и понял, что почувствовал потребность проверить рассказ о красной лягушке. "Вот ведь как человек глупеет", - подумал я неуверенно. И, взяв из рук Иоаны лопату, принялся за дело. Разумеется, я ничего не нашел, но в самой обычной, черной земле корни растений были красными.
- Видела? - спросил я Иоану, зарывая яму. - Давай-ка вымоем руки и выбросим из головы заколдованных лягушек!
Она молча подняла одуванчик, который я не посадил, как сделал это с другими цветами и с побегами травы.
От корня и до цветка он был весь красный. Когда мы вошли в дом, Иоана поставила одуванчик в стакан с водой и поместила на табуретке возле своей кровати.
Ни за обедом, ни после мы больше не говорили о закопанной лягушке, но я несколько раз заметил, что она смотрит на цветок с каким-то боязливым любопытством. Я знал, что герои ее любимых сказок жили после своей смерти в растениях, выросших на их могиле, и не сомневался, что она ждет какого-нибудь знака превращения лягушки в одуванчик, что стоял в стакане на табуретке. Но чтобы не волновать ее напрасно, я больше ничего ей не говорил и делал вид, что не понимаю ее взглядов.
В ту ночь мне приснился странный сон. Вероятно, я заснул, думая об иоаниных сказках, потому что вдруг увидел, что из ладони Иоаны вылетают красные лучи, которые колеблются и дрожат в воздухе. Они вырывались неожиданно и вдруг опадали, словно испуганные своим собственным порывом, чтобы затем снова подняться в бессильном всплеске. И вдруг я увидел, что из цветка одуванчика вылетают, поднимаясь и спускаясь в той же неверной игре, такие же красные вспышки. Сила их потока постепенно возрастала, лучи направились друг к другу и, как светящиеся пальцы, встретились, образовав две половины сверкающего моста. И соединились.
Я помню странное ощущение, которое испытал, увидев невесомый мост, связавший, во тьме комнаты, ладонь Иоаны с цветком, стоявшим в стакане. Насколько я помню, это было не просто удивление, но смутное ощущение открытия какой-то аномалии, которая, как это ни странно, не рождала во мне ужаса. Я удивлялся тому, что видел, но понимал, что это воздействие сказок, о которых я думал перед сном, и - не знаю, как это выразить - мне хотелось помочь этому хрупкому светящемуся мостику, выгибающемуся, как крошечная радуга, под низким потолком. Может быть, это покажется странным, но я не чувствовал страха, а напротив, испытывал огорчение от того, что не могу участвовать в этом чудесном общении, и вполне сознательное восхищение.
Утром, проснувшись, Иоана попросила у меня "чтото белое, которое едят". Но дети часто так странно выражают свои желания, и я не обратил на это внимание.
Через некоторое время, немного додумав, она уточнила, что ей нужен кусочек сахару.
- Подожди, выпей сначала молока, - сказал я.
- Но это не для меня! -возразила она. -Я хочу дать его одуванчику, в воду ...
Вы скажете, что я полностью лишен воображения, но я не нашел никакой связи между ее словами и своим сном или тем, что я все еще считал сном этой ночи. К тому же, ведь это был мой сон, и слова Иоаны не могли иметь к нему никакого отношения.
- Откуда ты взяла, что ему нужен сахар? - удовольствовался я вопросом, и даже не заметил, что она ответила мне так же, как тогда, когда я спросил, откуда она знает, куда спрятались дети: - Так ... Я посмотрела на него и знала!..
Зона красных растений между тем становилась все шире, и наш хозяин обратил мое внимание на то, что даже белые цветы табака стали пурпурными. Когда они раскрылись вечером, мне показалось, что они блестят и испускают бледный красный свет. Может быть, изза его необычного оттенка, этот красный цвет никогда не казался мне ужасным и не напоминал, например, кровь. Как и в моем сне, в нем было скорее что-то от феерии с ее необычайной, чрезмерной красотой. Феерическими казались раскаленные цветы, окруженные красными листьями на красных стеблях, выросших на ковре красной травы. Феерическими и волнующими.
Рыбак, у которого мы поселились, шепнул мне, что дело нечисто, и мне пришлось с ним согласиться. Мы говорили шепотом, как говорят в местах, внушающих людям страх или уважение. И вдруг что-то мягко прошелестело над нашими головами. Иоана вскрикнула.
- Летучая мышь, - сказал хозяин.
И я с удивлением увидел, что Иоана подняла правую ладонь движением, которые мы делаем, когда хотим проверить, идет ли дождь, и самым естественным образом заявила: - Нет, дядя. Три летучих мыши!
Хозяин снисходительно рассмеялся, но я - впервые до покраснения ореха - понял, что происходит что-то неладное. Я быстро вошел в дом и внимательно ощупал ладонь своей дочери. Температура ладони была, как и у другой, нормальная. Но ее цвет был точно таким, каким я только что любовался в саду.
Я погасил свет.
- Угадай, сколько здесь пальцев? - спросил я глухим голосом и, загнув мизинец, показал ей руку.
Я почувствовал, что она тоже поднимает правую руку, поворачивая ее ко мне ладонью. Голос Иоаны прозвучал естественно и спокойно: - Четыре.
