Борис очистил полученную ДНК и понес ее к "РИКу". Затем включил анализатор. В окошке вспыхнула красная зубчатая линия, заданная по программе. За ней проходила лента регистратора, и зубцы все время сравнивались. Казалось, что зубцы совпадают. Но Борис знал, что когда он посмотрит фото, на них будут видны небольшие отклонения.
Он тяжело вздохнул: "Без неточностей не обойтись. Мы всегда приближаемся к истине, к идеалу и никогда не достигаем их. Надо довольствоваться тем, что возможно".
В лаборатории появился высокий седой, с юношеской гибкой фигурой профессор Ростислав Ильич. Он подошел к Борису и задышал над его ухом. Потом сказал, обращаясь ко всем:
- Будем вводить животным основную порцию. А Борис Евгеньевич тем временем проверит и приготовит дополнительное количество.
...Прошло несколько недель. В первое отделение вивария все лаборанты ходили по нескольку раз в день. Некоторые уже отмечали в состоянии подопытных животных изменения, и как раз те, которых добивались. В лаборатории установилось особое настроение, смесь торжественности и нетерпения.
И внезапно погибли два кролика. От чего? Установить пока не удалось. В эти дни Ростислав Ильич и Борис ходили с красными от бессонницы глазами. Часто билась лабораторная посуда, но не "к добру".
У самого входа в виварий Борис столкнулся с Евгением.
- Слушай, Борька, - заговорщицки зашептал тот. - Давай сегодня смоемся пораньше. В "Комсомольце" идет новая комедия.
Борис ничего не ответил. Но ведь от Евгения не отцепишься.
- Говорят, там такие коллизии!
Борис вскипел:
- Как ты можешь... сейчас?!
Он вошел в виварий, осмотрел подопытных. Еще два кролика выглядели плохо. Зато на остальных заметно стала отрастать шерсть.
Он смотрел на них и в который раз представлял себе истерзанных, отчаявшихся людей, разуверившихся в исцелении... Его размышления прервал голос Евгения:
- Разрешите узнать, какие великие мысли готовится извергнуть ваш мозг?
Борис даже побелел от злости. Или разругаться серьезно, или... Он повернулся к Евгению и, сдерживая себя, очень спокойно произнес:
- Понимаешь, я подумал о том, что мы уже на подступах, а тем временем все еще гибнут люди. И в каких мучениях! Ты представляешь, что это такое размягчение костей или врожденный идиотизм?.. Или еще что-нибудь...
Евгений двинул бровями, видимо, хотел отшутиться, и вдруг насупился:
- У соседки девчонка. Восемь лет, не говорит ни слова. А в глазах смышлинки играют и часто - боль... - Без всякого перехода он добавил: - Мы могли бы оставаться на два часа после работы... А что, думаешь, видишь ли...
Теперь невольно улыбнулся Борис: против характера Евгения годы бессильны. Другие стареют, меняются, становятся цельнее или хотя бы скрытнее, а этот такой же, каким был в институте. Мечется во власти настроений, берется то за одно, то за другое.
Он ушел в лабораторию и углубился в работу. Через несколько минут над самым ухом раздался заговорщицкий шепот:
- Ну, старик, так смоемся в кино?
4
- Хэлло, Хью!
Хьюлетт не обернулся. Он и так знал: там, позади, в полуоткрытую дверь протиснулся сухой, как вобла, в потертом пиджачке сэр Рональд Тайн - один из самых влиятельных ученых, в котором отлично уживались хитрость маклера, точный расчет математика и фантазия поэта.
Тайн обошел вокруг анализатора и заглянул в лицо Хьюлетту.
- Мы с вами давно знаем друг друга, Хью, и можем говорить начистоту, сказал он.
Кондайг понимал, зачем пришел Рональд. Он мог бы пересказать все, что собирался говорить профессор, со всеми "мгм", "так сказать", "ничего не поделаешь" и "выше нос, старина!". Он чувствовал, как трудно говорить это Тайну, и помог ему:
- В мое отсутствие работу можно передать Хаксли. Он дельный парень, справится.
- Справится. А вы подлечитесь и отдохнете...
Последние слова Тайна Хьюлетт пропустил мимо ушей. На его месте он говорил бы то же самое. Вместо возражения деловито перечислил:
- Записи и схемы для Хаксли в ящиках номер один и номер два. В ящике номер три - материалы для вас.
Он тяжело поднялся из кресла, протянул руку. Его тень с втянутой в плечи головой казалась горбатой.
- Вот и все. Прощайте, Рон.
Тайн краем глаза видел безразличное лицо Кондайга. Лишь рот искривился на сторону еще больше, углы его устало опущены.
- Выздоравливайте, Хью, мы будем навещать вас, - поспешно проговорил профессор и вышел из кабинета. "Может быть, он хочет проститься со своим регистратором? - думал Тайн. - С вещами мы иногда расстаемся тяжелее, чем с людьми..."
Хьюлетт постоял минуту, уставясь на регистратор. Возможно, эта работа, изнурительные дни и ночи, переутомление явились толчком к развитию дремавшей болезни. Впрочем, какая разница?..
Тупая боль в затылке усилилась и распространилась к вискам, охватывая обручем голову.
Врач сказал тогда, в первый раз: "Видения не имеют отношения к работе". А потом, когда начались припадки, док вынес приговор: "У вас феноменальное, очень редкое заболевание, близкое к эпилепсии и к некоторым другим циклическим психозам". Он тщетно пытался изобразить дружеское участие. И спросил: "У вас в семье не было алкоголиков?"
"А наркоманы не подходят?" - угрюмо пошутил Хьюлетт.
Перед ним сразу же возникло лицо изящного великана, человека, на которого он был так похож и гордился этим. Тогда, у врача, он еще не знал всего. А позднее, когда припадки стали учащаться, прочел несколько книг по психиатрии и узнал, что его ожидает. Оказывается, и кошмарные видения имели научное название.
Хьюлетт протянул правую руку, наощупь выдвинул ящичек, развернул пакетик с препаратом, куда входил люминал. Почувствовал горечь на языке и проглотил таблетку, не запивая.
Еще несколько минут - и можно будет идти домой, не боясь, что припадок свалит на улице. Он обвел взглядом лабораторию, задержался на регистраторе - полностью выяснить природу волны уже не успеть. Оставалось слишком мало времени - куцый отрезок, разделенный несколькими припадками и оканчивающийся либо смертью, либо безумием.
Хьюлетту захотелось схватить что-нибудь тяжелое и разбить этот проклятый приемник, из-за которого он истощил свой мозг. Сколько драгоценных минут и часов отдано ему! В это время можно было бы встречаться с приятелями, веселиться, путешествовать. Или изобретать лекарство против болезни, против проклятой наследственности. И не делать глупостей... Он больно прикусил губу. Он боялся вызвать в памяти лицо своего сына, так похожее на его лицо. Другие дают своим малышам крепкую память, могучее здоровье, воспитывают в них неукротимую волю к победе, необходимую в жестоком, беспощадном обществе. "А я дал Кену свое проклятье, которое сделает его беспомощным. Я не имел права на ребенка! Но я не знал... - пытался оправдаться он перед собой. - Я и не мог знать... И потом, не обязательно, чтобы у моего сына проявилось это... Он может не унаследовать болезни. И даже унаследовав предрасположение, он может не заболеть. Если он будет расти и жить спокойно, без психических травм... А кто из нас живет спокойно, без травм в этом мире, где над тобой и твоими родными постоянно висит угроза истребления? - зло оборвал он себя и ясно-ясно увидел лицо сына с ямочками на щеках. Правая половина лица была немного больше левой. - "Асимметричное, диспластичное", - вспомнил он слова из учебника психиатрии и оцепенел от ужаса.
