— Ешь.
У нее был добрый голос и глаза добрые — и, поглядев в них сейчас, человек вдруг понял, что с этой женщиной он хочет пойти в районный отдел загса и там связать себя узами брака. А поняв это, ужасно заволновался.
— Ты что?
— Нет, ничего, — сказал он и покраснел, потому что ложь унижает человека.
— Ты ешь, ешь…
Он послушно взял ложку.
— Дай-ка пиджак! — Женщина ловко вдела нитку в игольное ушко. — Как тебя звать-то? — участливо спросила она через минуту.
Человек медленно опустил ложку в щи и задумался.
— Слава… — проговорил он наконец.
— Слава, — повторила женщина, примеряя к нему это имя. — А меня Таня.
Она тремя взмахами пришила пуговицу и, нагнувшись, откусила нитку. Человек украдкой смотрел на нее, и ему было хорошо.
— Ты не переживай особо, — вдруг сказала женщина. — Сама же потом пожалеет, что прогнала, вот увидишь. Перемелется — мука будет…
— Да, — ничего не поняв, согласился мужчина и на всякий случай добавил: — Хлеб — наше богатство.
— А? — Таня поглядела на него долгим, тревожным и удивленным взглядом, и от этого взгляда у человека перехватило дыхание. — Ты чего?
— Я? — переспросил он. В груди его остро заныло какое-то новое чувство. — Я… — он отложил ложку. Он решился. — Таня, — голос человека зазвучал ровно и торжественно. — Я хотел предложить вам… — он сглотнул. — Давайте с вами создадим семью — ячейку общества.
— Ты… Ты что? Ты с ума сошел? — слезы вдруг побежали из ее глаз. — Ты что, издеваешься, да? За что?
Она резко встала и отошла к окну. Человек растерялся.
— Я не сошел с ума, — проговорил он наконец. — Я не издеваюсь. Я серьезно.
Женщина вздрогнула, как от удара, взяла с подоконника сигареты и зачиркала спичкой. Человек насторожился. Ему стало ясно, что он сделал что-то не так. В повисшей тишине потикивали ходики.
— Странный ты какой-то, — наконец затянувшись, негромко сказала она в стекло и тревожно оглянулась на него. — Слушай, чего это ты все время?
— Чего я все время? — человек изо всех сил пытался понять, в чем дело.
— Ну говоришь чего-то. Слова разные…
— Слова?
— Ну да, — Таня невесело усмехнулась. — Не обижайся, только… будто ненастоящий ты какой-то, правда…
— Почему… ненастоящий? — раздельно, не сводя с женщины пристальных глаз, спросил человек.
Она не ответила — и тогда жернова воспоминаний заворочались в его лобастой голове.
— Простите, Таня, — медленно сказал он, вставая. — Простите, я, наверное, пойду.
— Подожди! — ее глаза заглядывали снизу, искали ответа. — Ты обиделся, да? Но я не хотела, честное слово… Господи, вечно я ляпну чего-нибудь! — она жалобно развела руками. — Не уходи, Слава, сейчас картошка будет. Ты же голодный…
Последние слова она сказала уже шепотом.
— Нет, — ответил человек, чувствуя, как снова начинает плыть земля под ногами. Он тонул в светло-зеленых глазах женщины. Ему хотелось сказать ей на прощание, что Минздрав СССР предупреждает… но почему-то промолчал, а потом, уже на пороге, сказал совсем другое:
— Таня, не сердитесь. Вы мне очень нравитесь. Это правда. Но я должен идти. Мне надо.
Говорить было трудно. Приходилось самому подбирать слова, и человек очень устал. Он хотел наконец во всем разобраться.
— Заходи, Слава, — тихо ответила женщина. — Я тебя накормлю, — и протянула пиджак.
Что-то встало у человека в горле, мешая говорить. Он, как маленькую, погладил ее по голове огромной ладонью.
— Спасибо.
Синяя струйка потянулась за ним к лифту.
Человек шел через город.
Он не знал адреса, он никогда не был там, куда шел, но что-то властно вело его, какое-то странное чувство толкало в переулки, заставляло переходить кишащие машинами улицы и снова идти, идти… Его пошатывало, синяя струйка стекала по грязным ботинкам, окрашивая лужи на тротуарах, но человек не замечал этого. Он шел и чем чаще заглядывал в лица прохожих, тем больше чернел лицом сам.
Он был чужим в этом городе, чужим — со своим пиджаком, со своим ростом, со своими хорошими мыслями, заколоченными восклицательными знаками.
У перехода человек остановился, пропуская машину, и она окатила его водой из лужи. Быстро обернувшись, он увидел за рулем холеную женщину в алом, сверкающем в вечернем свете плаще, со странной тоской вспомнил Таню, ее кухоньку, луковицу в баночке на облупленном подоконнике — и насупил брови, уязвленный сравнением, и снова, как тогда, на скамейке, услышал свое сердце.
— От каждого по способностям — каждому по труду! — глухо, словно про себя, произнес человек, провожая стремительный «мерседес», и помрачнел, размышляя о таинственных способностях женщины за рулем.
Две проходившие мимо представительницы советской молодежи переглянулись и прыснули. «Псих!» — громко сказала одна представительница, а другая, пообразованнее, сказала: «Крэзи!»
Человек шел через город, и, как почва в землетрясение, трещинами расходились извилины за высоким куполом его лба. Он впитывал в себя этот мир, он начинал понимать его, но что-то нехорошее уже происходило в нем. Возле какой-то площади с огромным каменным гражданином человек перешел улицу в неположенном месте и зашагал дальше под милицейскую трель. «Красный свет зажегся — стой!» — ожесточенно прошептал человек, и кривая усмешка обезобразила его лицо.
Смеркалось, когда, повернув в затерянный между шумными магистралями переулок, человек остановился у подъезда старого, с облупленной лепниной на стенах дома: здесь!
Кукин, чертыхаясь, начал пробираться через полутемный, заваленный листами картона коридор. В дверь снова трижды позвонили — громко и требовательно.
— Кто? — крикнул он, вытирая руки тряпкой, смоченной в растворителе.
— Слава, — ответили из-за двери.
«Баулкин приперся», — недовольно подумал Кукин, открывая.
Но это был не Баулкин.
— А-а! А-а-а-а!!! — завопил Кукин, попятился, обрушил с табурета коробку с красками и упал на свое новое полотно «Пользуйтесь услугами сберегательных касс!».
Вошедший закрыл дверь и повернулся. Кукин сидел на полу и слабо махал рукой, отгоняя привидение.
— А-а, — простонал он, поняв наконец, что привидение никуда не уйдет. — Ты как… — слова зайцами прыгали у него на губах. — Ты откуда?
— От верблюда, — ответил гость.
Гость был грязен, волосы его свалялись и торчали в разные стороны, глаза горели нечеловеческим огнем, но — отдадим должное Кукину — он-то узнал вошедшего сразу.
Из лежавшей на боку банки тихонько выползла синяя масляная змейка. Гость осторожно присел на корточки, поднял банку, вдохнул родной запах.
