Увлекшись рассуждениями, он напрочь забыл о конспирации и едва ли не в упор смотрел на Риту, изучая завитки каштановых волос и сравнивая прическу до и после. Ему нравилось и так и так. Рита неожиданно перехватила его взгляд; около минуты они сидели и смотрели друг на друга через весь зал, напряжение росло, Эрику казалось, сейчас проскочит молния, искра узнавания, Рита встанет и… Его бросило в жар, лицо раскраснелось, по спине щекотно сбежали мурашки. Никто не отводил глаз, не желая счесть себя побежденным. Наконец Рита вопросительно улыбнулась. Эрик улыбнулся в ответ и, проклиная внезапную робость, вяло махнул рукой, мол, ничего-ничего, извините, обознался.
Неловкость ситуации сгладил подошедший к столику Риты официант; она отвлеклась на заказ, и Эрик, до сих пор пунцовый от смущения, тайком пробрался к выходу. Как пацан, ей-богу, выговаривал он себе, шагая по тротуару вдоль проспекта, упустил реальный повод познакомиться. В следующий раз твое назойливое внимание примут за извращенный интерес, и завязать разговор будет гораздо сложнее. Лукас, тебе везло с бабами? Мне – нет. Значит ли это, что и тебе не везло? Ха! При чем тут бабы в принципе, если нужна одна конкретная? Здесь крылась чертовски каверзная неувязка.
– Добрый день, – послышалось из-за спины. – У вас проблемы?
Милиционер, молодой и худощавый, участливо глядел на Эрика, изредка моргая.
– Вы топчетесь на углу и бормочете. Заплутали? Нужна помощь?
– Спасибо, лейтенант. Помощь не нужна. Мне надо… э-э, на Звенигородскую, дом пятнадцать. – Эрик сам поразился, что не оплошал и ответил довольно внятно. Привыкнуть к таким полицейским было тяжело.
Достав планшет, милиционер раскрыл карту и ввел запрос.
– На Звениговскую, вы хотите сказать?
– Да, точно. Вечно их путаю.
– Простите, но Звенигородской улицы нет даже в проекте. Чтобы проехать на Звениговскую, сядьте в сорок четвертый автобус. Всего доброго.
Эрик нырнул в подземный переход, светлый и чистый, без граффити на стенах, обшарпанных торговых палаток и угрюмых нищих. Настроение испортилось: сука-память знала, на чем подловить. Звенигородская, дом пятнадцать. Ночь, моросящий дождь, капли на щеках; сырая кирпичная кладка. Ты помнишь, Лукас? Я тоже.
Город походил на свой прообраз так же, как новая Рита на прежнюю – разительные отличия при внешнем сходстве. Внутренние отличия, глубинные. Эрик догадывался, почему удрал из кафе, отчего не осмелился подойти и теперь старательно закрывался от горькой догадки, прогоняя ее на задворки сознания. Он бы не смог, вот и все. Не получилось бы сделать вид, что Рита – та самая Рита, потому что это были две разные Риты. Новая могла быть как угодна мила, нежна, умна, могла быть лучше настоящей, и что? Допустим, она могла влюбиться в Эрика, допустим, они бы поженились и нарожали детей, и ходили бы в гости к ее родителям и к его родителям, и вместе строили планы, и к старости обзавелись внуками, а то и правнуками…
Все разбивалось о досадную мелочь. Глупость. Наивность, если угодно. С точки зрения благоразумного человека препятствий для знакомства не существовало. Просто Эрик знал: чуда не случилось. Искра не мелькнула, и Рита лишь мимолетно улыбнулась совершенно постороннему мужчине.
– Вы готовы? – спросил господин Альбер.
– Я готов, – без колебаний ответил Эрик.
Момент перехода был болезнен и краток, как удар полицейской дубинки.
– Хватит изображать невинность! Ваши, простите, душевные метания никто не оценит. Смешно! Еще заповеди библейские вспомните. На вашей совести десяток, а то и больше жизней, и вы, черт побери, вздумали читать мне мораль?
Поверенный был не в духе. Он редко повышал голос, почти никогда – по крайней мере, за время их непродолжительного общения. Тем сильнее оказалось впечатление.
Эрик мрачно рассматривал носки туфель господина поверенного, золотые пряжки, брюки с отутюженными до остроты стрелками, темно-синий двубортный пиджак в мелкую полоску, безукоризненно повязанный галстук и лицо, холеное, спокойное, с рыбьими, чуть навыкате, дьявольски внимательными глазами. Ах ты ублюдок, Эрик мысленно считал вдохи и выдохи, чтобы не сорваться. Ра-аз, два-а… Что тебе, тварь, до моей совести? Каждый отвечает за себя, и уж поверь, я не буду оправдываться на Страшном суде. Медленно, с нажимом произнес:
– Что мое – мое. Чужого не надо.
Господин Альбер хрустнул пальцами. Резко, отметая возражения, сказал:
– Мы же договорились, либо – либо. Третьего не дано. Я вам настоятельно советую, не пререкайтесь – Госпоже не по нраву упрямцы.
В подъезде воняло мочой и кошками. Эрик поднялся в дребезжащем лифте на девятый этаж и, подсветив зажигалкой, три раза нажал кнопку звонка. Лампочка на площадке не горела. Пригодилась, усмехнулся Эрик, имея в виду зажигалку. Спасибо, Лукас. Звонок тренькнул сухо и отрывисто, как автоматная очередь: два длинных, один короткий. Условный сигнал.
Щелкнул замок.
– Кто? – спросила Рита.
– Я, – сказал Эрик. – Разбудил?
– Нет, – сказала Рита. – Я не спала.
Она отперла дверь, выходящую на лестничную клетку, и, зевая, глядела на Эрика. В вырезе небрежно запахнутого халата угадывалась маленькая, но крепкая грудь.
– Не пялься, – сказала Рита. – И руки не распускай: соседи увидят.
– Почему не спишь? – спросил Эрик. – Тебе ко скольких на работу?
– Я на больничном. – Рита вновь зевнула.
– Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Проходи, не стой столбом.
В комнате царил легкий бардак: разбросанные как попало вещи, захламленный пузырьками и склянками столик, груда бумаг на подоконнике. Тарелка с остатками еды. И запах лекарств – антибиотики, их трудно перепутать: человек потеет, ходит в туалет, пахнет…
– Нет сил, – виновато объяснила Рита. – Завтра уберу. Я же не знала, что ты придешь.
– Я тоже не знал, – пробормотал Эрик. Ему стало немного неловко.
Он бережно поцеловал Риту в щеку, Рита прижалась к нему, замерла мышкой. На полосатых, «пижамных» обоях играли блики от люстры; люстра покачивалась, кренясь то на один бок, то на другой, – Эрик ненароком задел ее макушкой. Ты у меня великан, подшучивала Рита. Нет, это ты малявка, возражал Эрик. Кроме древнего скрипучего дивана, журнального столика и колченогих стульев в комнате имелся шкаф, раскладной стол-книжка и зеркало в массивной раме; на потертом линолеуме возле шкафа выстроились цветочные горшки. Его недавний подарок. Пряный аромат гортензий смешивался с запахом больницы, кислым, как старческое уныние.
