— Рокки Марчиано нокаутировал Роланда Ля Старца в одиннадцатом раунде, сообщил он. — Как ты умудряешься так здорово угадывать, Нейт?
Райли улыбнулся.
— Я же на это живу. Ты завел книгу предвыборных ставок?
— Эйзенхауэр — двенадцать против пяти. Стивенсон…
— Плевать мне на Эдлая. Я ставлю на Айка. Вот деньги. Запищи!
Райли положил на конторку двадцать тысяч долларов.
Выйдя из конторы, он отправился к себе домой в Уолдорф-Асторию, где его с нетерпением поджидал высокий, худощавый молодой человек.
— Ах, да, — сказал Нейтен Райли, — вы — Форд, не так ли? Гаролд Форд?
— Генри Форд, мистер Райли.
— И вы хотите, чтобы я финансировал производство машины, которую вы построили в своей велосипедной мастерской? Как она называется?
— Я называю ее «ипсимобилем», мистер Райли.
— Гм, это название мне что-то не нравится. Что, если мы назовем вашу машину «автомобилем»?
— Чудесное предложение, мистер Райли! Я им непременно воспользуюсь.
— Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, талантливы, умеете приспосабливаться к обстоятельствам. Я верю в ваше будущее и верю в ваш автомобиль. Я вложу в это дело двести тысяч долларов.
Райли выписал чек и проводил Генри Форда до дверей. Взглянув на часы, он внезапно почувствовал настойчивое желание вернуться ненадолго в совсем иное место и посмотреть, что там делается. Он прошел в спальню, разделся, облачился в серую рубашку и широкие серые брюки. На карман рубашки были нашиты крупные синие буквы: ГСША. Райли запер дверь и… исчез.
Он появился вновь в Госпитале Соединенных Штатов в Сент-Албансе, рядом со своей койкой, одной из двадцати четырех коек, выстроившихся вдоль стен длинного стального барака. Не успел он перевести дух, как его схватили три пары рук. Он попытался вырваться, но в него вонзили шприц и ввели ему под кожу полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.
— Одного поймали! — объявил чей-то голос.
— Смотри в оба, — откликнулся другой. — Генерал Карпентер велел доставить троих.
После того как Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лила Мэчен хлопнула в ладоши. В спальню вошла рабыня и приготовила ванну. Лила выкупалась, оделась, надушилась и позавтракала винными ягодами из Смирны и апельсинами. Она выпила бокал лакриме кристи и выкурила сигарету. После этого она приказала подать носилки.
Как всегда, у ворот ее дома толпились обожавшие ее воины Двадцатого легиона. Два центуриона отстранили носильщиков и понесли Лилу на своих могучих плечах. Она улыбалась. Внезапно из толпы вырвался юноша в сапфирово-голубом плаще и кинулся к Лиле. В его руке блеснул нож. Лила выпрямилась, чтобы достойно встретить смерть.
— Госпожа, — воскликнул юноша, — госпожа Лила! Он полоснул ножом по своей левой руке, и алая кровь, хлынув, обрызгала одежду Лилы.
— Эта кровь — наименьший дар, который я могу тебе преподнести! воскликнул юноша.
Лила нежно дотронулась до его лба.
— Глупый мальчик! — сказала она. — Зачем ты это сделал?
— Из любви к тебе, моя госпожа!
— Вечером в девять часов тебя проводят ко мне, — шепнула Лила. Он смотрел на нее так растерянно, что она рассмеялась. — Обещаю тебе. Как твое имя, красавчик?
— Бен-Гур.
— Так приходи в девять, Бен-Гур!
Носилки двинулись дальше. Возле Форума Юлий Цезарь горячо спорил о чем-то с Савонаролой. Увидев носилки, Цезарь резким жестом приказал центурионам остановиться. Он раздвинул занавески и пристально посмотрел на Лилу, окинувшую его холодным взглядом. Лицо Цезаря исказилось.
— За что? — хрипло пробормотал он. — Я. пресил, умолял, засыпал подарками, плакал, но ты неумолима. Почему, Лила, почему?
— А ты помнишь Боадицею? — спросила Лила.
— Боадицею? Королеву бриттов? Бог мой, Лила, что может она значить для нашей любви? Я не любил Боадицею. Я только победил ее в сражении.
— И убил ее, Цезарь!
— Она сама отравилась, Лила.
— Это была моя мать! — Лила обличительно указала пальцем на Цезаря. Убийца! Ты будешь наказан. Берегись мартовских ид, Цезарь!
Цезарь отпрянул в ужасе. Толпа почитателей, обступившая Лилу, издала возглас одобрения. Под ливнем розовых лепестков и фиалок она продолжала свой путь через Форум к Храму весталок. Там она рассталась с восхищенными поклонниками и вошла в святилище.
Она преклонила колени перед алтарем, произнесла нараспев молитву, бросила в пламя алтаря щепотку фимиама и сняла тунику. Она залюбовалась своим прекрасным телом, отраженным в серебряном зеркале, и вдруг почувствовала прилив тоски по родине. Она надела серую блузу и широкие серые штаны. На кармане блузы виднелись буквы ГСША. Стоя перед алтарем, Лила еще раз улыбнулась и… исчезла.
Она появилась вновь в Отделении Т военного Госпиталя Соединенных Штатов, где в нее с помощью пневматического шприца немедленно вкатили полтора кубических сантиметра тиоморфата.
— Вот и вторая, — сказал кто-то.
— Нужен еще один, — отозвался другой.
Джордж Ханмер сделал драматическую паузу и огляделся по сторонам. Он бросил взгляд на скамьи оппозиции, на спикера, восседавшего на мешке с шерстью, на серебряный жезл, лежавший на алой подушке перед спикером. Весь парламент, захваченный пламенной речью Ханмера, затаив дыхание, ждал продолжения.
— Мне нечего больше сказать, — проговорил наконец Ханмер. Его голос дрожал от волнения, лицо было бледно и серьезно. — Я буду бороться за этот билль до конца. Я буду бороться за него в городах и селах, на полях и в малых деревушках. Я буду бороться за этот билль до самой смерти, а если богу будет угодно, то и после смерти. Пусть совесть почтенных джентльменов решит, вызов это или молитва. Я уверен и убежден только в одном: Суэцкий канал должен принадлежать Англии!
Ханмер сел. Зал взорвался аплодисментами. Под восторженные крики и овации Ханмер проследовал в кулуары, где Глэдстон, Черчилль и Питт остановили его, чтобы пожать ему руку. Лорд Пальмерстон холодно взглянул на него, но Дизраэли отодвинул лорда плечом и, прихрамывая, подошел к Ханмеру, весь — энтузиазм, весь — восхищение.
— Поедем закусить в Таттерсол, — сказал Дизраэли, — автомобиль у подъезда.
Леди Биконсфилд ждала их а роллс-ройсе у здания парламента. Она приколола цветок к сюртуку Ханмера и ласково потрепала его по щеке.
— Далеко же ты, Джорджи, шагнул от того мальчугана, который, бывало, в школе дразнил Дизи! — сказала она.
Ханмер рассмеялся. Дизи запел «Gaudeamus igitur». Ханмер подтянул, и они пели эту старинную студенческую песню, пока не доехали до клуба. Там Дизи заказал индейку и рыбу, жаренную на рашпере, а Ханмер поднялся в клуб переодеться.
