— Ты первый вспомнил, — сказал Болотников. И добавил, едва усмехаясь: — Ладно, погорячился, князь.
— Не время нынче нам с тобою ушедшие правду и кривду делить, Иван Исаич. Шуйский нас обоих осадой обложил, не поодиночке.
Болотников отвернулся, подошел к окну.
— Обложил… — и с размаху саданул здоровенным кулаком в стену. Зубы сломает! Ничего…
— Дай-то, бог. От царевича нашего, — Телятевский усмехнулся, — Петра Федорыча, казаки переметнулись.
— Сколько? — коротко бросил через плечо Болотников.
— Толпа.
— А сколько в толпе?
— Да сотен с шесть будет.
— А что царевич?
— Уговаривал остаться, да после сказал: «Топайте, гады, раз вам головы свои не дороги». Они момент удачно выбрали, не мог царевич ничего поделать, спасибо, хоть с собой не поволокли.
— Лучше б поволокли, — сурово сказал Болотников. — Ц-царевич!..
За окнами послышался какой-то шум.
— Опять драка, — проговорил Телятевский.
Болотников отвернулся от окна. Взял со стола огромную чарку с квасом, одним махом выпил. Ухнул. Взглянул на князя.
— Пойду на стену, — сказал, — к Калужским воротам. Погляжу на Васькино войско.
Солнце ненадолго выглянуло из-за плотных облаков и осветило все: и речку внизу, и вражескую рать, и крепостные стены, и башню над воротами, и саблю на поясе Болотникова — таким ласковым и таким неподходящим сейчас светом. И на какой-то миг показалось Болотникову, что не брать город измором пришли сюда сто пятьдесят тысяч человек под предводительством Шуйского, а так, — прогуляться в чистом поле, поглядеть друг на дружку и в конце закатить пир, да такой, чтоб на всю Русь хмельной браги хватило. Но надрывисто закашлялся кто-то из стоявших за спиной охранников, и воевода опомнился. Все это, конечно, не так. Он широко вдохнул полной грудью, с тоской посмотрел на северо-запад и прошептал:
— Где ты, Димитрий? Где ты?..
Опустив голову, задумался. «Да и есть ли вообще?»
Тяжко без царя. Одиноко. Самому царем быть, конечно, заманчиво. Да легко ли?.. А с таким «царевичем», каков «Петр Федорыч», и подавно. Бывает ли парча из сермяги? Вряд ли.
Большое войско собрал Шуйский против восставших. У Болотникова сейчас в стенах Тульской крепости было впятеро меньше. Но крепость была сильна, надежда и запасов для Болотниковой рати хватало. Другое дело для тулян жителей города. Да, другое дело… Особенно… особенно если перегородят речку Упу, как о том донес лазутчик, побывавший в лагере Шуйского. Тогда вода поднимется и затопит амбары, лавки, склады. Тяжко будет в городе. Но к Туле должно подойти подкрепление, оно уже идет, все уверены в этом. Главное — отсидеться, главное — выдержать. Помощь уже в пути. И тогда вся Русь погуляет.
«И тогда вся Русь погуляет, — застряло в голове Болотникова. Откуда-то изнутри звучало: — Погуляет… вся… Русь…»
А и в самом деле — должна же Русь когда-нибудь хорошо погулять. Вся!
Он сидел в позе лотоса, уткнувшись в стену невидящим взглядом. Два вдоха и два выдоха в минуту. Мыслей нет, они растворились в покое. Хотя, конечно, не до конца растворились; если бы он умел в заданные моменты совсем не думать, он был бы уже не человек, а бог. Ловить промежутки между мыслями… Ловить промежутки между… Это опять-таки мысль, когда осознаешь, что ловишь промежутки между мыслями, уже ничего не можешь поймать.
Вдох.
Выдох.
Он взял в правую руку приготовленный шприц с питательной смесью. Игла легко, привычно вошла в вену.
Он встал, кинул прощальный взгляд в окно и надел на голову красный обруч. Лег и откинулся на спину. К каждому своему движению он относился уважительно, как к священному таинству, как к молитве.
Закрыл глаза.
— Ну, понеслись, — еле слышно прошептали губы.
Чистый горный воздух кружил голову. Бенью заметил, как, широко распластав крылья, над миром парит горный орел.
На этот раз Иванчук явился вовремя.
— Пришел порадовать, — сразу заявил он.
— Ну?!
Иванчук спрятал усмешку. Бенью понял, но виду не подал. Дело в том, что в Контрольной Службе это «ну» копировали кто как мог. Бенью не обижался — в конце концов, если ты становишься объектом шуток — значит, ты хорошо известен. «Ну» Бенью имело около 30 интонаций; услышав одно это «ну» можно было понять, какое у Бенью в данный момент настроение.
— Ну?! — жизнерадостно прогудел Бенью.
— Есть след. След исходит из Калуги-0.
— «Ковбой»?
— «Ковбой»! Первичное направление — 0,75 северо-запад. Однако во время действия «Ковбоя» в зоне наблюдались очень слабый Красный бриз и довольно мощное Голубое завихрение.
— След, естественно, не фланирующий?
— Куда там. Прорывы в районе плоскостей 65/XXI-АНР 1,1, 78/XX-АР 0,67 и 77/XIX-АА 3,03. Между прочим, Голубое завихрение оставляет ему возможность попасть в Петроград-1917,4/XI.
— Так, ну это уже наглость. Искать в Петрограде-1917 не дай бог. Тем более, что он там уже был минимум два раза.
— Красный бриз мог бы его развернуть на юго-восток. Но, сами понимаете, пользоваться Красным бризом…
— Да, плыть в лодке без руля и без весел. Хотя от него всего можно ожидать. Что еще?
— Да вроде все. И так немало. Кстати, тот нарушитель со «Скороходом». Знаете, кто?
— Кто?
— Дочка Марианны Жерар. Шестнадцать лет. Отправилась к Назир-шаху в гарем.
Бенью улыбнулся.
— И смех и грех. Ладно. Значит, такие будут указания…
Бенью на секунду запнулся.
— Иванчук, — сказал он уже другим тоном, — а ну скажите-ка еще раз, в каких плоскостях прорывы?
— 65/XXI-АНР 1,1, 78/X-АР 0,67 и 77/XIX-АА 3,03.
— Вот! — остановил его Бенью. — Вот: 77/XIX-АА 3,03. Кстати, где след заканчивает фланацию?
— Между плоскостями 4/XVII и 8/XVII. Там тоже есть что-то похожее на прорыв 7/XVII-АК 6,8, но чересчур слабо выражен.
— Далековато, — Бенью с сомнением покачал головой. — На остаточной энергии?.. Нет, для «Ковбоя» далековато. Еще с таким раскладом… 77/XIX-АА 3,03 — вот что нам нужно. Ну, Иванчук?
— Что «ну»?
— 1877 год, Калуга. Это же Циолковский! Понимаете? С этим человеком главное угадать, куда его понесет. Но я, слава богу, играю против него не первый год. В 1877 году Константину Эдуардовичу Циолковскому исполнилось двадцать лет. Время сомнений и мечтаний. Это то, что он любит. Циолковский, Иванчук! Константин Эдуардович!
И Бенью победно вскинул руку.
— Ну что, воеводы, — сказал Болотников. — Давайте совет держать, как нам с Упой быть. Перегороду рушить надобно.
За деревянным столом напротив Болотникова сидели князья Шаховской и Телятевский, казацкий атаман Илейка Муромец, который настойчиво величал себя «царевичем Петром Федорычем», пару его сотников, а также давнишний товарищ Болотникова Алеша Светлый. Князья сидели насупившись; Шаховской сосредоточенно крутил ус, Телятевский держал в левой руке кубок с вином, правой подпирая подбородок. Илейка Муромец пытался глядеть на всех свысока, старательно изображая «царевича». Алеша пожирал Болотникова доверчивыми голубыми глазами.
