Подошел Мамэн, поскрипывая сапогами. Звук был неприятным, словно Мамэн на протезах ходил.
- Смазал бы сапоги, - посоветовал Челеб.
- Богатая деревня, - пропуская его слова мимо ушей, сказал Мамэн. - Дома черепицей крыты, в хлевах поросята визжат. Словно войны не было.
- Как же, богатая, - не сдержался Челеб. - Разве сам не видишь, кроме милиционера, и не приходил никто. Мужиков-то здесь почти не осталось. Да и детворы нет совсем, иначе давно бы камнями кидались. Не скоро они оправятся. Много людей здесь смерть забрала. А что до черепицы, так то прошлое богатство. Видишь, черепица темная, на многих крышах даже потрескалась, а менять ее некому. Свежие хаты чаканом крыты.
- Так сделаем скамейку? - вновь спросил Мамэн.
- Нет, - сказал Челеб. - Отсюда на юг пойдем. Не будем здесь делать скамейку, не будем никого обижать.
- Задержимся, заработаем - не умом, так руками, - предложил Мамэн. - Ададэвэс, ададэвэс, амэбархала.
- Атаси, атаси амэчоррорэ [9], - пропел Челеб негромко, тронул седеющие усы, пошел прочь, чувствуя спиной недоумевающий взгляд Мамэна.
Что он мог еще сказать, самому хотелось остаться, размять руки в работе, потискать уставших от военного лихолетья и послевоенного одиночества русских женщин, но что-то уже поднимало, звало в дорогу. Челеб Оглы понимал, что табор будет недоволен - после долгой дороги, после двух границ это было первое хорошее место. И подали хорошо - женщины уже хвастались собранным в деревне, весело и задорно переругиваясь и тряся юбками. Да и мужчинам хотелось размять спины после тряских, извилистых степных дорог. А о детях и говорить нечего - пронзительно визжа, хохоча и осыпая друг друга насмешками, они возились в траве. Бегали по влажному жирному берегу пруда и кидали камнями в плавающих у камышей уток. В пруду никто не купался.
Виданное ли дело, чтобы истинный конокрад в воду ступил?
Всю жизнь кочуют близ рек, озер и прудов, а в воду палец не сунут. Боятся, что панытко хвостатый, бэнг [10] рогатый в колдобину затянет. А про мытое белье и говорить не приходится. Конокрады смеются над тем, что местные жители повсюду рубахи и постели в реке купают. Они ведь как наденут рубаху, так и носят ее до клочков на плечах. Конокраду кажется, что постирает он рубаху - счастье с себя смоет.
Как и ожидал Челеб, весть о том, что табору с места сниматься, восприняли с неудовольствием. Людей понять было можно, только настроились на отдых после утомительной дороги, только прошлись по деревне в приценке и взглядах, а тут вдруг опять трогаться в путь. Лишь одноглазая Нанэ понимающе кивнула, да Знатка стала успокаивать людской ропот, да детвора продолжала бегать по берегу - в молодости видишь открытым весь мир и не боишься долгой дороги, потому что всегда кажется: за ближайшим поворотом - удача, за плавным изгибом холмов - сытая жизнь, за линией синего горизонта - богатство и табуны бесхозных коней.
3.
К вечеру появился совсем нежданный визитер.
Невысокий и коренастый, он, казалось, был сделан из куска крепкого дерева, что уже ссохлось, но продолжало сопротивляться времени и едкой кислоте жизни, которая пробует человека, пока не оставит от него жалкий огрызок. Видно было, что странствиями его жизнь тоже не обделила - виски были серебряными, глаза усталыми, под драным пиджаком морская рубаха в полоску, на костяшках правой руки синие буквы, неразборчивые от времени.
Пришел в табор, опытным глазом нашел хозяина, подошел и присел рядом на корточки уверенно, словно всю жизнь так сидел и стула с табуретом не знал.
- Далеко кочуете? - деловито спросил он.
- Солнце покажет, - уклончиво отозвался Челеб. - Ищешь попутчиков?
- Мне бы до Азова с вами дойти, - сказал человек, не глядя на Челеба.
Оглы таких знал, такие люди с властью в ссоре, не любит их власть, и милиция не любит. И никто таких людей не любит, хотя и попадаются среди них сильные натуры, сродни настоящим цыганам.
- Ром ли ев? - спросил подошедший Мамэн. Постоянно он рядом с Челебом крутился, не иначе мечталось ему кнут из ослабевших рук своего хозяина принять.
- Гаджо, - не оборачиваясь, сказал Челеб. - Открой глаза!
- Наспхандэпэ гаджо! [11] - остерег Мамэн. - Не видишь разве, что это за… волк?
И правильно сделал, очень правильно головой своей подумал, усами лишний раз не пошевелил, чтобы слово неосторожное не выронить. Человек, который сидел перед ними, относился к той породе людей, которые птиц не любят, потому что в оперении каждой птицы им мерещится хвост петуха. Такие люди безжалостны к болтуну, бездумно бросающему слова. А слова должны взвешиваться на хороших весах и измеряться на вес старых добрых николаевских рублей.
- Так что? - поинтересовался человек, нервно сжимая пальцы руки, на которой синела наколка. - Дойду я с вашим табором до Азова?
Спокойно спросил, словно и не слышал слов Мамэна. Правильно себя вел чужак, одному человеку в таборе принадлежат слова, остальные способны лишь делать шум. Но отвечать по существу Челеб Оглы не спешил.
- Завтра приходи, - сказал он просителю. - Когда решение примем.
Он умышленно сказал про себя во множественном числе. Хотелось увидеть, поймет его гаджо или на самом деле подумает, что решение в таборе принимается в спорах. Решения принимает один человек, и глупец тот, кто думает иначе.
Вот и Мамэн, наверное, все-таки был глупым человеком.
Иначе с чего бы ему приходить вечером к Челебу и заводить совсем ненужный разговор?
- Останемся, Челеб! - сказал Мамэн. - Чего бить бабки лошадям, до осени еще далеко.
- Не нам полевой закон менять. - Челеб смотрел на небо.
Звездное небо было, чистое. Белой лентой среди россыпи звезд вилась Большая дорога, чуть в стороне пятью звездочками обозначились Шатры, изогнулся в броске Дикий жеребец, повисла, выгнув гибкий хребет, Черная Мэумытка, на севере рядом с горизонтом распустила волосы Беглянка, чуть в стороне от нее вился неровно Звездный кнут, все небеса были в тайных знаках, зовущих в дорогу. Даже щербатая луна, что желтой лепешкой покачивалась на закопченной небесной сковороде под властным Хозяином, и та словно бы покачивалась утвердительно: «Пора… пора… пора…» - в такт крикам деревенского козодоя, что летал сейчас над крышами местных домов и ждал с нетерпением, когда хозяева коров улягутся спать.
- Все он, - с неожиданной злобой сказал Мамэн и посмотрел на кибитку, где как раз заворочалось что-то грузное и неповоротливое. - Зачем он нам? У табора своя дорога, пусть и он ищет свою.
- Не нам менять полевой закон, - сказал Челеб. - Иди спать, Ма-мэн. Не хочешь спать, гитару возьми, зажги молодых, уж очень уныло они сидят у костра.
