— Финальная сцена. Ладно. Пусть будет так, — он сглотнул, — Я выйду во двор, погуляю по дорожкам, после долгих поисков отыщу замаскированный в стене лаз, пролезу в него, ломая ветки, выйду на трассу федерального значения, встречных машин не будет, до города двенадцать километров, но туда мне не надо, там дико и непривычно, балом там правит индустриальный феминизм, так что пойду я в обратную сторону, по долам и холмам, найду дачный поселок, выберу домик поуютнее, заберусь в кровать, перехвачу что-нибудь с огорода, лягу и усну, и будут мне сниться сны, и буду я сниться кому-нибудь, и буду думать кого-нибудь, как сейчас кто-то думает меня, и все будет замечательно. Правда?
Кряхтя, он воздвигся на ноги. Внутренний двор сверкал волшебным серебром. Стало легко и хорошо. Неплохо бы покурить, решил он напоследок — перед тем, как шагнуть в будущее.
Колокольный звон звучал под сводами пещеры. Человек лежал на плоских камнях, на тонкой плетеной подстилке у тлеющего костра, скрючившись. Открыв глаза и оглядевшись, он понял, что удалось. Но мысль не принесла ему существенного облегчения. Где-то в каменных недрах журчал ручей. С большим трудом он поднялся на ноги, и зашлепал босыми ступнями в темноту, выставив вперед жилистую руку. Постепенно привыкнув к мраку, он оглянулся на призрачное пятно света и коптящие угли. Прямо из скалистого свода, из щели между валунами била струя воды, которая с плеском падала в маленькое озеро прямо перед ним. Водоем слабо светился изнутри зеленоватыми оттенками, в полупрозрачной толще метались тени. Одна проплыла совсем близко, и он опустился на колени, чтобы получше ее рассмотреть. Вода была с взвесью, наполненная маленькими копошащимися частицами и слегка колыхалась. Тут прямо у него под носом юркнула еще одна, настолько крупная, что не могло быть никаких сомнений — это рыбина, — и все же она словно являлась частью воды, только чуть плотной и темной. Он выбросил руку, чтобы поймать ее, пальцы прошлись по чему-то скользкому и сомкнулись на пустоте. Тень исчезла.
Он ощутил досаду, посидел еще немного в ожидании новой жертвы, но никто больше не появился. Тогда он попил из ледяного источника, так что зубы заломило, и отправился к своей лежанке.
Он понял, что немощен, как только поднес ладони к глазам. Эти сухие морщинистые потрескавшиеся и потемневшие от времени ладони принадлежали старику. Он провел пальцами по лицу, по дряблой коже, усам и бороде. На худом теле болтались какие-то длинные лохмотья, кое-как подпоясанные веревкой. Рядом с лежбищем валялась сума и посох. Покопавшись в этом нехитром имуществе, он обнаружил три сухаря, одну мраморную плитку со скрижалями на непонятном языке, пучок высохшей травы, еще одну плитку (пустую), зубило и отполированный камень.
До него донесся шум извне — это кричали люди. По сводам пещеры поползли тени нового дня, пятно света стало ярче и обозначило вход.
— Морсэн! Морсэн! Выходи! Выползай из своей берлоги, жрец!
Язык был прост, а потому понятен. Он еще раз посмотрел на плитку с иероглифами, пытаясь прочесть ее. Смысл некоторых символов начинал доходить до него: священные заветы, посыл человечеству.
— Ты обещал выйти на рассвете и явить нам чудо! Если ты не выйдешь, мы будем считать тебя лжецом! Мы сами войдем внутрь, и тогда смерть ждет тебя!!
Он разложил предметы, вытащенные из сумы, на холодном полу. Одна плита заполнена, другая — нет. Он должен был нанести письмо за эту ночь и не успел. Заниматься этим сейчас бесполезно. Его растерзают, если узнают об обмане.
Крики становились сильнее и как будто ближе. Он попробовал сосредоточиться. Он вспоминал — вспоминал то, о чем говорили ему на протяжении этого путешествия в никуда, и фразы сразу наполнялись новым смыслом, а то и не одним, и действия, и вещи представали перед ним в новом свете, а люди — новыми судьбами, возникали вспышками и растворялись в водовороте небытия.
— В каждом есть Бог, — прошептал он.
— Морсэн! Морсэн! Морсэн! — орали люди у самого входа в пещеру.
— Ну да. В каждом. Освободи в себе Бога. Ты можешь. Достаточно поверить.
Он сильно зажмурился, а потом закрыл глаза. Где-то там, снаружи, среди ясного безоблачного неба прогремел гром, и на землю легла тень, и подул холодный северный ветер с моря, и вспышка молнии ударила в песок, превращая его в оплавленное стекло. А потом тучи рассеялись, и толпа утихла.
Он пошел туда, к Солнцу и новому миру, который ждал его. Чтобы раствориться в нем без остатка.
Старик знает, что нужно делать, и он не переживал за него. Он медленно рассеивался в пространстве, полностью отдавшись власти природного процесса. Конечно, потребуется сосредоточенность и максимум внимания — ведь ему предстоит завершить этот Круг. А пока есть еще немного времени, и можно расслабиться.
Это напоминало последнее усилие, рефлекс, диктуемый инстинктом самосохранения, рывок от которого зависит жизнь всякой твари. Отчаянная попытка глотнуть воздух, когда над тобой толща воды.
Паук внезапно очнулся, с головы до пят покрытый холодным липким потом, в полутемном помещении, на мягком диване, по обе стороны от его крепко обнимали две основательно подвыпившие девицы, потягивающие коктейли через трубочку, перемежая процесс тонкими сигаретами "Vogue". Паук и сам у себя в зубах обнаружил дымящийся окурок. Оргия на танцполе продолжалась.
Пауку стало не по себе. Он торопливо выплевывает бычок, пытается рассмотреть девиц, но изумленно понимает, что не помнит, как, где, почему…. Горло ему сдавливает от ужаса. Если он помнит не то, что по идее должен — вещи, о которых не то что говорить, думать страшно, если он был в другом месте, кто же был здесь этот промежуток времени?!
Он боком крадется вдоль стенки и подспудно ощупывает одежду. Вроде бы все в порядке, ничего, вроде бы не потерял, ключи на месте, деньги, вернее то, что от них осталось — тоже. Сразу отложил десятку таксисту на обратный путь.
В голове Паука шумит пасмурный морской прибой. По подвесному телевизору рассказывают о зебрах — научно-популярная передача. Он сидит за стойкой, обжигая губы о терпкий кофе, и старается не уснуть прямо в клубе. Кофе подали с какой-то бумажкой, бармен растолковал, что это здешняя фича — типа, на бумажке написана твоя судьба. Паук не верил в гороскопы, знаки зодиака и прочую астрологическую дребедень, искренне полагая сие шарлатанством. Делать нечего, он развернул бумажку, свернутую трубочкой. На папиросной полоске было принтером отпечатано следующее: "Omnis est Pillula. [Все сущее — пилюля (лат.).]"
Бумажку он не выбросил. Надо будет поразмышлять позже над смыслом.
