Сказанное разрядило обстановку, и беспощадный блеск в глазах прокуратора Иудеи погас. Потянувшись за сочной грушей, прокуратор недовольно сказал:
- Риск!
- Риск, - согласился караванщик. - Но кто не рискует, тот скудной поской пробавляется. Значит, будем спасать товарища? Я правильно понял присутствующих?
Взгляды хищно пронзили книжника. Под этими взглядами книжнику стало неуютно, он заерзал на скамье, заелозил ногами по полу и сказал в пространство:
- Да я-то что? Нашли царя Ирода! Я - как народ решит!
Вздохнул и пожаловался:
- Вам хорошо, а меня уже третий день раб достает. Чуда требует. Бегает за мной с отрубленным ухом: "Сотвори чудо, рабби! Сотвори чудо!" Ну нет у меня клея, чтобы ухо ему обратно присобачить!
- Ты ему второе отрежь, - посоветовал Софоний. - Для симметрии.
- Кстати, - сказал прокуратор. - А с кариотянином что будем делать? Он таки свидетель! Сколько ты ему заплатил? Тридцать сребреников?
- Он что, рассказал, негодяй? - вскинулся книжник Анна и побагровел. Откуда ты сумму знаешь?
Глядя на него, можно было смело сказать, что в сумме прокуратор не ошибся. Хотя сумма была приличной, вполне можно было хозяйством обзавестись, и еще на развлечения некоторые осталось бы.
- Ничего мне твой кариотянин не рассказывал, - повел могучими плечами прокуратор. - Просто сумма такая стандартная, у нас в Бузулуцке мы агентам всегда по тридцать рублей платили!* Как раз на бутылку водки с закусью хватало. Чтобы, значит, совесть не мучила.
* Это, конечно, не показатель, только вот трудно сказать, откуда традиция пошла - платить так предателям: с Иуды или от нашей сегодняшней действительности? Сомнения берут, особенно сейчас, когда стало ясно, кто и кому, а главное - когда за предательство платил.
Глава семнадцатая,
В которой изучается дорога на Голгофу и разрабатываются планы спасения человека
Это сейчас каждый шаг на Голгофу известен. Туристам досконально объясняют, кто и куда шел, показывают, где крест был вкопан, где злорадствовали первосвященники, а где изнывал от угрызений совести великий прокуратор Иудеи.
Пройдем и мы горестный и тяжкий путь, который суждено было пройти два тысячелетия назад первому секретарю Бузулуцкого райкома партии, пройдем и почувствуем силу духа человеческого. Не каждому дано за свои убеждения взойти на крест, более того, можно предполагать, что, если бы за убеждения на крест посылали бы в обязательном порядке, желающих их не скрывать было бы значительно меньше, а заблуждающихся не стало бы вовсе.
Многих обманывает само громкое имя - Голгофа, хотя на деле это место едва ли заслуживает название холма. Начинается холм прямо за стенами крепости, казнили преступников там испокон веков, а потому в ночное время холм был обителью многочисленных шакалов, которые воем своим и желтыми сверкающими глазами до смерти могли напугать неосторожного путника.
Встающие стены белокаменных храмов странно выглядят в подернутых дымкой желтовато-зеленых просторах, над которыми провисает синий купол неба, а с неба роняет на землю пульсирующие жаркие лучи горящее солнце.
Справа выгибают свои зеленые горбы пальмы, собравшиеся в небольшую рощицу, вдоль этой рощицы извивается каменистая дорога, ведущая в город, у дороги, почти касаясь стен дворца, тянутся в небо корявыми ветвями усталые смоквы.
Там, где когда-то был пыльный желоб трудного и мучительного подъема, сейчас устроены два всхода по семнадцать ступеней. И это правильно, нельзя же изнывать от жары и мучиться всем там, где когда-то всходил на место лобное один.
- Если мы иудеев оставим внизу, - сказал прокуратор, - то ничего такого и видно не будет! Нормальное распятие, даже по закону не обязательно руки и ноги деревянными клиньями прибивать, можно и на ремнях - так даже дольше мучиться будет. А ведь в приговоре самое главное - мучения! Ну-ка, Ромул, дуй наверх да встань, где кресты вкопают, я прикину, что видно будет!
Ромулу Луцию два раза повторять не надо было, молодой легионер сделал загадочный жест рукой и устремился наверх - только подошвы его гетов засверкали.
- Я же говорил! - удовлетворенно отметил прокуратор. - Никто ничего и не заметит! Правда, повисеть придется до ночи, но ведь лучше повисеть, чем совсем загнуться!
- Можно еще третью планку поставить, чтобы ноги в нее упирались! - сказал, сбежав с горы, Ромул Луций. - Со стороны незаметно, а тому, кто на кресте висит, даже удобно.
- Рационализатор, - с улыбкой похвалил легионера прокуратор. - На глазах растешь, парень. Тебя бы для стажировки по всем временам погонять, цены бы тебе не было!
- Ну как? - повернулся прокуратор к молчащему греческому скульптору Агафону. - Неплохой вид?
Черноволосая и остроносая голова скульптора часто закивала.
- Очень живописно, - сказал Агафон. - Обрыв, три креста с белеющими на них телами, и в низине, затянутой голубоватой дымкой, древний храм. Само на полотно просится, Федор Борисович!
- Значит, план ясен, - сказал прокуратор. - Ромка, слушай сюда, тебе у крестов возиться придется. Чужого ведь не поставишь!
- Я весь внимание, Федор Борисович! - сказал легионер. - Да вы не сомневайтесь, все будет в лучшем виде.
- Я и говорю, - с достоинством кивнул прокуратор. - До вечера он у нас висит, кричит что требуется, а вечером мы его потихоньку снимаем - и в пещеру. Потом, как полагается, воскресение, последняя проповедь любимым ученикам, и чтоб его духу в Иерусалиме не было! За эвакуацию отвечает Иван Акимович... тьфу, Софоний! Слышишь меня, Иван Акимович?
- Верблюды и ишаки уже куплены, - бодро отвечал караванщик. - Через неделю его вообще в Малой Азии не будет, уж это я гарантирую!
- А этим двум, которые вместе с нашим Митрофаном Николаевичем будут, деловито заметил прокуратор, - им придется копье под ребро ткнуть. Нельзя нам свидетелей оставлять.
- Я ничего не слышал, - заявил скульптор Агафон. - Это уже не мое дело. Прямо странно вас слушать, вроде бы советские люди, а послушаешь - убийцы хладнокровные. Федор Борисович, вы же в милиции работали, вы сами таких ловили!
- Засохни! - с римской прямотой сказал Ромул Луций. - Будешь на пахана тянуть, язык отрежу!
Скульптор замолчал, опасливо сверкая черными глазами.
- Все будет тип-топ, - успокоил Ромул Луций. - Есть у меня мужик на примете, только сестерции нужны. За сестерции он родного дедушку зарежет, а уж двух бандитов распятых...
- Сестерции будут, - пообещал караванщик Софоний, неодобрительно покосившись на скульптора. - Хотя если по совести, то на холм эту гниду с копьем надо было поставить. Как с барышом от товарищей бежать, это он может, а дело делать - кишка тонка. Ничего, ничего, чистоплюй несчастный, это ты сейчас кукожишься, а зарежешь трех-четырех - сразу привыкнешь, будто этим делом сроду занимался. Слышишь, чего я гуторю?
