«Тебе можно верить?» — так и не спросил Баклавский, ведь один такой вопрос убивает все.
Он закрыл глаза. Может быть, когда я усну, ты встанешь, на цыпочках обойдешь кровать, стараясь не скрипеть, выдвинешь верхний ящик секретера и взятой оттуда опасной бритвой перережешь мне горло. И отправишь пневмой куда-нибудь в Горелую Слободу или в Канцелярию локон моих волос. И там порадуются — сработала самая последняя, самая хитрая ловушка. Ты хорошая актриса, мне никогда не услышать фальши… Тем более что ты молчишь. Только в твоем взгляде мне упрямо мерещится что-то другое, и ради этого можно рисковать — хотя какой тут риск, ведь меня устроят оба варианта.
Баклавский почувствовал, как его лица коснулись длинные тонкие чуткие пальцы плетельщицы. Из-под век взошло солнце того, нежного цвета, что бывает у поздних ганайских яблок. Доходный дом госпожи Гнездник качнулся, оторвался от берега и поплыл, большой, неуклюжий, неповоротливый, но волны подгоняли его, и вокруг захороводили иссиня-черные круглые спины, взвились веселые фыркающие фонтаны. Звук песни расплелся на отдельные пряди, и теперь они начали завязываться в подобие слов.
На фоне солнца девочка, оседлавшая поручень, казалась сбежавшей из театра теней. Пухлые пальчики сгибали и сгибали листок бумаги.
— Пау! — выкрикнула она, пытаясь напугать Баклавского, и бросила ему на колени бумажного кита. — Таан йо ийи пла!
Ты сам большая рыба.
Коричневый, пористый, кривобалконный дом, чадящий кухнями, рыкающий унитазами, шелестящий прохудившейся кровлей, наконец потяжелел и быстро пошел под воду. Баклавский и Нина играючи соскользнули с тонущей веранды и, легко шевельнув упругими хвостами, бок о бок поплыли к солнцу.
Виталий Каплан
Трудно быть чертом[1]
Танечка сделай нам, пожалуйста, два кофе. И хорошо бы тех бараночек, с маком. Обманчиво суровая очкастая блондинка молча кивнула и выскользнула из кабинета. Дмитрий Иванович вздохнул, взлохматил ладонью седоватые волосы, укоризненно взглянул на Игоря.
— Не ожидал от вас, Игорь Михайлович. Вы на что вообще рассчитывали? Что мы это напечатаем?
— Дмитрий Иванович, — подавив неуместную сейчас улыбку, ответил Игорь, — я не мальчик. Понимаю, что написал и для кого написал.
— А что Кроев сожрет нас и не подавится — понимаете?
— Вполне, Дмитрий Иванович, вполне, — кивнул Игорь.
Скрипнула дверь, в кабинет протиснулась Танечка с подносом. Деликатно выставила на стол чашки, ложечки, вазочку с сахаром и серебряную плетенку с печеньем.
— Так вот, — продолжил журналист, — Кроев — человек девяностых годов. Поглядите на его связи. Каждая фигура— под боем. Пащенко поддерживал сами знаете чей фонд и слил только после того, как в офисе его банка порезвилась прокуратура. Впрягаться за тестя он не станет. Далее, с Шигалевым, областным прокурором, у Кроева мир-дружба-жвачка, но Шигалев — ставленник Трубникова, прежнего зама президентской администрации. А Трубников сейчас на чемоданах сидит, ротация власти, неизбежная при всяком новом президенте.
— Игорь, — главред пропустил отчество, и это было Добрым знаком, — все это выглядит красиво и убедительно. Но — только здесь и только сейчас. Почему вы думаете, что все пойдет по вашему сценарию?
Игорь промолчал. Иванычу надо сейчас дать выговориться, а потом уж и бить тяжелой артиллерией.
— Вот смотрите, что получается из вашего очерка, — отхлебнув из дымящейся чашки, продолжал главный редактор. — Губернатор Петровской области решил построить огромный развлекательный центр. И не где-нибудь, а в живописном месте, излучина Валажи. А там, Как на грех, дачные поселки. Дачникам сперва предлагали продать участки — по смешной цене, но предлагали. Потом, не найдя понимания, объявили их документы на право собственности фальшивкой. После этого дома дачников начали сносить бульдозерами, нескольких возмущавшихся искалечили, городской суд отклонил иски потерпевших. Кое-кого посадили за «сопротивление законным действиям сотрудников милиции». Видите, насколько все серьезно. Это не просто злоупотребление властью. Это уже подлог, преступления пробив личности, рассадник коррупции и прочая, прочая, Прочая.
— Ну да, — кивнул Игорь. — По полной программе. Все именно так и есть.
— Ну представьте же последствия! — главред взмахнул рукой с чашкой и лишь чудом не плеснул кофе на Столешницу. — На нас подают в суд за клевету. В петровский суд, между прочим, а не в московский. Уверяю, Найдутся и свидетели, и эксперты, и все, что угодно. Нас Закрывают, вас сажают, да еще навесят такой штраф, такой, чтобы выплатить, ну я не знаю, кем надо быть… так минимум банкиром Пащенко.
Игорю стало скучно. Иваныч был весь как на ладони… Старый волк журналистики прав — в своей системе координат.
— Дмитрий Иванович, — сказал он как можно более сухо. — Неужели вы думаете, что я сдал вам материал, не сделав сперва глубокой разведки? Нам обещана поддержка на очень высоком уровне. Это первое. Второе — пообщался я с помощником представителя Центра в регионе… Кроеву недолго осталось сидеть в своем кресле. И скандал в СМИ — это прекрасный повод. Так вот, смотрите сами. Кроев накроется и без нас. Но если мы ввяжемся в драку — выглядеть все будет так, что именно мы, «Столичные вести», разоблачили подлого коррупционера.
— Ну, я не знаю… — задумчиво протянул главред. — Все-таки система не сдает своих…
— Дмитрий Иванович, — вздохнул Игорь, — в этих шахматах свои фигуры съедаются не реже, чем чужие.
Он внимательно посмотрел в водянистые, светло-серые глаза. И увидел, что Иванычу осталось три года до первого инфаркта.
К ночи изрядно посвежело. Бомбила, пойманный в ста метрах от «Дюралюминия», оказался не в меру болтлив. С ходу рассказал грустную свою историю, как бросила его вторая жена, какой моральный урод великовозрастный балбес-пасынок, сколько стоило получить временную регистрацию, как достали черные, красные и голубые.
Возле подъезда уже вторую неделю копали, так что высадиться пришлось за два дома. Едва водила, ударив по газам, рванул на проспект, от ближайшей стены отлепились три тени. Неторопливо, даже с какой-то наигранной ленцой приблизились к Игорю, образовав нечто вроде равностороннего треугольника.
Двое высоких парней в надвинутых чуть ли не до глаз вязаных шапках. Куртки из черного кожзаменителя, мятые спортивные штаны—китайский «Adidas», стоптанные кроссовки. Третий, вставший чуть справа, был явно постарше. Плотная фигура гнома, темно-синяя куртка, только капюшон надвинут на глаза.
